Бойцы примолкли, только сизый махорочный дымок вился в воздухе.
— Хорошие были джигиты, — нарушил молчание Карабеков,
Его поддержали:
— Самый лучший расчёт!
— И все молодые были у них…
— Смерть не разбирает, кто молодой, а кто старый.
— Нелепо погибли…
— По-очему нелепо? — Пашин поднял голову. — За Родину свои жизни отдали — разве это н-нелепо?
— Понятно что — за Родину, а всё же нелепо.
— Думай, что говоришь, Ромашкин! — строго сказал Пашин. — Так может только п-политически безграмотный человек сказать! Мы сюда на курорт пришли или в прятки и-играть? Каждый из нас готов и-на смерть во имя Родины! Или ты д-другого мнения?
— Третью войну уже ломаю, — вздохнул дядя Матвей. — Помирать, конечно, кому охота, а только обязаны мы победу добыть. Тут уж не приходится считаться да за чужую спину прятаться. Россия она завсегда грудью за людей стояла — и татаров с монголами на себя принимала, и пса-рыцаря, и турка била на Шипке. Нынче опять же все народы на нас надежду возлагают, потому как с фашистом справится только русский солдат.
— Советский солдат! — поправил Пашин. — Слыхал, Ромашкин?
— Ну слыхал! Чего ты на меня уставился? Не хуже других воюю, побольше тебя пороху нюхал! И слова мои не переиначивай: к тому сказал, что жаль погибать, не достигнув цели!
— Какая же у тебя цель, Р-ромашкин?
— Общая у нас цель, Пашин, так я понимаю! Раздолбать фашиста в его берлинском логове — вот какая у меня цель! Ясно?
— А т-ты не кричи, Ромашкин, — миролюбиво остановил комсорг. — Криком не д-доказывают.
— Делом я доказываю, Пашин, а не криком! Понял?
— Ну, и хо-орошо, ну и молодец, — успокаивал, — и п-психовать не надо.
— Памятник хоть приличный поставили над могилкой? — спросил дядя Матвей.
— Звезду пока прибили, — ответил Пашин, — слов п-подходящих не нашлось.
— Искать их не надо! — буркнул успокоившийся Ромашкин. — Просто написать: «Солдаты Родины».
Подошёл повар, который собирал дрова для кухни, и некоторое время прислушивался к разговору батарейцев.
— Если бы мне разрешили, я по-другому бы написал. Чтобы звучало это как заповедь людям, которые придут сюда через десять, пятьдесят, через сто лет.
— Считай, что разрешили, — согласился Ромашкин. — Ну-ка?
Повар поднял глаза вверх, пошевелил губами.
— Я бы написал так: «Сын мой, дочь моя! За счастье ваше, за свободу Отчизны мы свои молодые жизни отдали. Помните нас и берегите Родину!»
— Всё? — осведомился Ромашкин.
— Всё. Разве плохо?
Ромашкин ехидно сощурился.
— У нас, братцы, оказывается, не повар! У нас при кухне настоящий живой поэт — целую надгробную поэму сочинил за одну минуту!