К. поблагодарил, сказав, что накидка его вполне устраивает, а чиновничье пальто ему едва ли подошло бы, потом примерил сапоги. Они оказались великоваты. Фрида забрала сапоги и набила в их носки бумаги. Помощники, зевая, издали наблюдали за ней.
К. угрюмо посмотрел на них.
— Из-за сходства, — сказал он, — этих двоих совершенно невозможно различить, как ни старайся.
— Они однажды это уже обсуждали, вскоре после прибытия К. в Деревню, — хмуро ответил один из помощников. И К. следует дать себе труд называть их обоих Артуром, так же как тогда.
— Еще чего выдумал, Иеремия! — прикрикнула на него Фрида. — Тогда вы оба были вежливы, предупредительны и послушны. И теперь вы тоже должны вести себя как подобает. Не забывайте о том, какая поставлена цель.
— Его воспоминания, ха! — с ухмылкой сказал другой помощник. Это, значит, был Артур.
— Эта цель недостижима, — сказал К., внезапно вновь охваченный мрачными предчувствиями.
Учитель покачал головой, взял К. за руку и потянул к дверям.
— Нельзя терять мужества, — пробормотал он. — Вы же всех заразите вашими умозрительными страхами, а сейчас всем нам надо мужаться. — Он повысил голос и обернулся к Фриде: — Эту бедную девушку давайте-ка оставим в теплой комнате. — Потом Учитель взглянул на помощников: — Этих двоих — тоже, — и, кивнув на прощанье, вышел, ведя за собой К., на улицу.
Снегопад тем временем немного стих, а ветер почти совсем улегся. Лишь изредка он, словно легкий вздох, пролетал над Деревней и ласково касался щек стоявших на улице людей. Зимой, подумал К., при сухом морозе, ветер легко закружил бы снег и затеял игру, как бывало в детстве в дни перед Рождеством. Снег тогда лежал всюду, куда ни посмотри, и был похож на мелкий порошок, и был он таким белым, что глазам становилось больно глядеть, а ветер заставлял снег плясать то низко над землей, то над парапетами и крышами, превращаться во всевозможные летучие фигуры, можно было видеть сны наяву и придумывать названия этим легким белым образам. А здесь, в Деревне, снег лежал на всем тяжелым бременем, пригибал к земле кусты и скрывал отчетливые линии домов. Крыши на фоне неба казались лишь слабыми голубоватыми тенями, дорога терялась в бескрайней широте.
Староста принял К., лежа в постели. Это был приветливый толстяк, держался он так, словно они с К. знакомы. Он велел жене принести стул и сказал:
— Садитесь же!
К. ответил, что предпочитает постоять, если это никому не мешает.
— Конечно, конечно, как вам угодно, — сказал Староста и попытался приподняться в постели, чтобы лучше видеть лицо К. После этого К. все-таки сел. Он терпеливо выслушал пересказ того, что они якобы обсуждали здесь несколько недель тому назад. Рассказ получился длинный — о том, что много лет назад вышло распоряжение, согласно которому надлежало нанять землемера, но почему-то дело пошло вкривь и вкось... К. подумал: типичная служебная неразбериха, где один чинуша не знает, чем занимается другой. Потом Староста упомянул о добросовестном, — К. подумал: не в меру усердном, — чиновнике по имени Сордини. Изредка рассказ Старосты прерывался стонами, боли усиливались, стоило бедняге хотя бы слегка пошевелиться, порой он на минуту умолкал или звал жену, которую называл Мицци, и просил ее принести для К. ту или иную папку, чтобы тот не сомневался — все идет чин чином. Никакой жалобы деревенских жителей к Старосте пока не поступало.