— Ну да. Чем больше мы тебя узнаем, тем больше ты нам задаешь загадок.
— Расскажи! — попросил К. — Чем больше ты меня узнаешь... Расскажи, как ты со мной познакомилась. А я запишу. Когда слова записаны, они становятся более значительными. И уже не приходится верить болтовне, ведь когда идет разговор, в любой момент можно заявить, что ты имел в виду что-то совсем другое. Написанные слова имеют силу доказательств.
— А вот это что-то новое! — раздался чей-то голос. В дверях смежной комнаты стояла Амалия. Высокая девушка с бледным лицом.
К. встал и поклонился.
— Я Йозеф К. Мне сказали, что мы с вами уже встречались, но я этого не помню, вернее, вспоминаю об этом очень смутно. Когда меня обнаружили лежащим под тяжелой грудой тряпья, вы, то есть ты, — поправился он, — ты, кажется, была при этом.
Амалия смерила К. холодным взглядом.
— До сих пор ты говорил, что хочешь восстановить пропавшие воспоминания, но не упоминал о том, что собираешься что-то записывать.
— Я не хотел об этом говорить. Вначале у меня, пожалуй, и не было такого намерения, но теперь я хочу записать все, что мне рассказывают, иначе потом может оказаться, что на самом деле говорилось что-то другое.
— Крестьяне не умеют читать, — возразила Амалия. — А если б умели, не стали бы. А если бы даже стали, то все равно ничего не изменилось бы в том, из-за чего ты так страдаешь: что слова могут означать то одно, то другое.
— Но слова Замка всегда однозначны, — сказала Ольга. — разве нет?
Амалия с досадой отмахнулась, не ответив на замечание сестры.
— Значение слов изменяется даже из-за почерка. Иначе на что были бы нужны ученые? А так они сидят и ломают себе головы, уж они-то были бы счастливы, если бы нашелся кто-то, например, вставший из могилы мертвец, и поговорил с ними, тогда бы они разобрались и поняли — что же это было когда-то написано и что на самом деле имелось в виду. Ну и как же ты думаешь написать о том, что существует помимо слов: вздох и улыбку, опущенные глаза? Напишешь: «Она вздохнула». Ну и что? «Она улыбнулась». И все, что ли? Дальше-то что? Как описать словами стеснение сердца, что предшествует вздоху, и преграду горя и безнадежности, которую одолевает вздох, рвущийся из груди? А как передать тот озаряющий все лицо внутренний свет, что является предвестником улыбки?
— Верно... Это может выразить только речь, — согласился К. — И это истина, которая каждую минуту способна изменяться, оставаясь истиной. Но я говорю о другой истине. Нас постоянно обязывают быть верными ей, однако она распространяется лишь в виде слухов. Кроме того, у меня нет выбора. Я должен обо всем написать.