— Не следовало возвращать мне пистолеты, которые я тебе дал.
— Вы подарили мне только один.
— А второй?
— Я нашел его во дворе ресторана Венюа. Ваш провокатор обронил, когда мы его убивали.
— Превосходно. Он более не рискует проболтаться. Не все мертвецы возвращаются, чтобы отравлять жизнь живым.
— Итак, вы признаете?
— Что именно?
— Это было в тот вечер у Святого Роха.
— Ах, Святой Рох! Любимый приход писателей и артистов…
— Пушечная церковь. Вы там были собственной персоной.
— Факт неоспоримый.
— Это вы развязали мятеж, по вашему приказу дан первый выстрел.
— О, что до меня, я придерживаюсь официальной версии. Какой-то мюскаден пальнул в моих солдат, они ответили.
— Неправда. И вы об этом знаете.
— Ты ведь устранил единственного свидетеля. Я тут ничем помочь не могу.
— Вы тоже убили моего лучшего друга.
— Что такое смерть в нашу эпоху? Мы, едва родившись, живем с ней рядом.
— Знаю.
— В полку ты научишься выдержке.
— Я отказываюсь туда идти!
— Посмотрим.
— Вы избавили от армии актера Эльвью.
— Потому что он вхож в салон мадам де Богарне.
— Я тоже.
Роза тем временем заиграла на арфе, пользуясь дружеской снисходительностью аудитории. Лучше бы она предпочла свою родную гитару и антильские народные песни-плачи. Буонапарте смотрел на нее. У нее была кожа медного оттенка, карибская ласкающая мягкость.
Между тем как Буонапарте старался казаться интересным, увиваясь возле вдовы Богарне, которую считал знатной и богатой, Конвент умирал естественной смертью. Последнее заседание дало возможность сбыть с рук второстепенные декреты, и депутаты разошлись в приятном расположении духа, говоря друг другу скорее «до свиданья», чем «прощай», ведь почти все они должны были встретиться снова на скамьях двух Советов, предусмотренных новой Конституцией — Совета старейшин и Совета пятисот, для избрания которых в исполнительной Директории спешно готовили список кандидатов. Насчет того, кто станет правителем Франции, поговаривали то о Камбасересе, то о Сьейесе но эти имена одно за другим, мелькнув, исчезали. Камбасерес вернулся к своим размышлениям над Гражданским кодексом, Сьейес, уже нацарапав Конституцию, готовил себе более беспроигрышный удел: принять руководство изголодавшейся и бунтарски настроенной страной и выползти таким манером на самую авансцену истории ему не улыбалось. Закулисные игры, манипуляции и интриги, не сопряженные с чрезмерным риском, подходили ему в тысячу раз больше, так что он осмотрительно устранился — отбыл на несколько месяцев в Берлин, в посольство. Этого хитреца заменил Лазар Карно. Выбора не оставалось, и Совет пятисот, едва сформировавшись, принялся сетовать на это. Все прочие кандидаты, кроме Барраса, были никому не известны: какой-то начальник арсенала в Мелоне, бывший мировой судья из Конша, нувориш из Кальвадоса… Баррас и его друзья-цареубийцы, все время будучи настороже, уже крепко держали за руки народных избранников, словно готовясь к новым взрывам возмущения.