Родная речь (Винклер) - страница 43

Культи рук у продавца топоров подрагивают, словно щупальца улитки, он точно так же может вбирать и вытягивать свои обрубки. Поскольку у меня нет кистей рук, я продаю топоры без топорищ. Если кто-нибудь из покупателей интересуется деревянной рукояткой, я размахиваю над прилавком пустыми рукавами рубашки в ритме работающего топора, как бы указывая на отсутствие сего товара. Если кто-то говорит: «Вы продали мне тупой топор», — я с улыбкой отвечаю, что продаю себя в своих товарах таким, каков я есть, а не тем, каким хочу быть. Вперед выходит старик с клюкой. Я — коллекционер бабочек. Все бабочки, которые стремятся быть умерщвленными, слетаются ко мне. Молитвенно сложив крылья, они призывают свою смерть. Но я неумолим, я заставляю их жить дольше, чем им хотелось бы. Позовите следующего, пусть подойдет к прилавку и скажет, что ему нужно. Я не продаю топоров, я не собираю бабочек. Больше всего на свете я люблю дерево, я — резчик по дереву, деревенский богорез. Двери моего дома открыты для людей. В этой крестообразной деревне обитают двести душ, поэтому я вырезаю две сотни Иисусов с лицами этих людей, на этом моя работа заканчивается. Пусть войдет следующий, кем бы он ни был: столяром ли, которому заказывают распятия, собирателем мотыльковых куколок или продавцом кукол, ему не часто доводится услышать, что истинно, а что ложно. Я — профессиональный писатель. Несколько ночей назад мне приснилось, что я пишу книгу, которая унесет больше жизней, нежели чума. Пусть войдет следующий. Будь он инспектор моргов или ученый, будь он пчеловод или ветеринар. Я — тот, у кого нет профессии, хотя руки на месте, как у всякого трудящегося человека. Всю жизнь я смотрю на свои праздные руки, ведь я — безработный. Вперед выходит человек с маской на лице и серебристой эмалью на волосах. По профессии я — изготовитель посмертных масок. Часто бываю в морге и топчусь перед прозекторской, ожидая, когда разрешат войти. Иногда меня срочно требуют в какую-нибудь деревню, если умер ребенок или старик. «Отправляемся прямо сейчас! Гипс уже припасен!» Я подхожу к постели покойника и, прежде чем открыть свой докторский саквояж и натянуть прозрачные перчатки, долго рассматриваю умершего. Я смазываю его лицо кремом «Нивея», а порой и свиным жиром, который есть в каждом крестьянском доме, а затем беру ложку и наношу на мертвый лик тончайший слой гипса. Крестьянам, конечно, неведомо, что, склоняясь даже над свиной головой и надевая хирургические перчатки, я работаю над философией посмертных масок. Наверное, в этой стране с красно-бело-красным флагом я — единственный мастер, который снимает гипсовые маски не только с людей, но и с животных: свиней, кур, павлинов, попугаев, кошек и собак. Директор цирка приглашал меня снять маску с лилипута в гробу, установленном прямо на арене. Это был маленький детский гробик. Носки были великоваты покойнику, они немного свисали с пальцев. Справа и слева от гроба стояли две большие красные свечи. Воск капал на опилки, которыми была посыпана арена. На каждое представление, рассказывал мне директор, покойник выходил с красной розой в петлице. После того как я обработал лицо кремом «Нивея» — его подали мне сиамские близнецы, — я покрыл его тонким слоем красноватого гипса. Когда я отделил маску, сиамские близнецы принесли влажный платок и удалили остатки гипса, прилипшие в основном к бровям. Я спросил близнецов, не желают ли они, чтобы я снял с них прижизненные маски, одна голова дала мне положительный ответ, другая — отрицательный. При покупке очередного килограмма гипса мне не удается избежать услужливых предложений продавца, который всякий раз норовит всучить мне краски и валики со всевозможными узорами. Нет, отвечаю я в таких случаях, сегодня мне нужен только гипс. Я говорю «сегодня», поскольку надеюсь, что в следующий раз он опять предложит мне то, в чем я никак не нуждаюсь, ибо когда мне кто-то говорит, что мне следует купить или предпринять, я совершенно точно знаю, чего хочу. Людям невдомек, что создатель масок должен действовать быстрее, чем врач. У покойника черты лица изменяются с каждой минутой. Стоит мне только отлепить маску от кожи, как я слышу голос судьбы в симфонической интерпретации Людвига ван Бетховена. То, что мы, специалисты по созданию посмертных масок, не имеем гарантий ни социального, ни пенсионного обеспечения, для политиков — факт само собой разумеющийся. Однажды некая дама попросила меня снять маску с чучела ее попугая. «Но ведь это же чучело, — возразил я, — то есть нечто, не относимое ни к мертвым, ни к здравствующим». Тем не менее я сделал маску, но мы так и не пришли к единому мнению насчет того, прижизненная она или посмертная. Оставив вопрос открытым, я положил маску на подзеркальник. Прежде чем заняться посмертными масками, я специализировался на прижизненных, но в интересах своего дальнейшего существования мне пришлось переквалифицироваться. Еще в ту пору, когда я снимал маски с живых, мне попался на глаза один молодой горожанин, когда он покупал книжечку Кафки «Свадебные приготовления в деревне». Я пригласил его к себе в комнату. Он сел в стоматологическое кресло, которое я приобрел по случаю, при распродаже имущества покойного зубного врача, с коего снимал посмертную маску. Я уложил голову молодого человека в овальную ванночку, немного приподнял его подбородок и добился удобного для меня поворота головы, подобно отцу, который хочет заглянуть в глаза плачущему ребенку и спросить, почему тот никак не успокоится. «Видите ли, — сказал я своему гостю, разливая гипс на его лице, — я сейчас снимаю с вас прижизненную маску благодаря тому, что вы купили "Свадебные приготовления в деревне", иначе я бы вас просто не заметил, — пояснил я, загипсовав уже половину лица. — Мне хотелось бы снять с вас маску