В «Элладе», одном из греческих кафе Вены, официант прямо на ладони подал мне кусок хлеба к овечьему сыру. «Какая наглость, — воскликнула дама за соседним столиком, — он хватает хлеб пальцами!» — Я взял хлеб, разломил его и поднес ко рту надломанной стороной, где его и касались пальцы официанта. «Как? Вы собираетесь есть этот хлеб?» Какая-то насквозь проспиртованная девица, нависнув надо мной, спросила, не найдется ли у меня несколько шиллингов. Я дал ей десятишиллинговую монету и стыдливо отвел глаза. Я боялся, что она начнет раболепно благодарить меня. Женщина, случайно задевшая меня сегодня на улице, несколько раз извинилась и очень искренне просила прошения. «Спасибо, — сказал я, — весьма благодарен вам за то, что вы прикоснулись ко мне».
Прежде чем вытащить повесившегося из пеньковой петли, она развязала ему галстук. Жемчужины упрятала в полые кости своего покойного мужа. «Когда я умру, — сказала она, — Иисус войдет в меня и из моей плоти и крови сотворит вечную жизнь». Теперь она — та, что двадцать пять лет назад была эмбрионом, — сама ждет дитя. «Он умолял меня о дружбе, и все для того, чтобы увиваться вокруг, находить мои уязвимые места и в подходящий момент нанести удар. Я не стану содействовать ему в приобретении тюремного опыта, важного для его творчества. Меня не волнует, что он совершит преступление, которое приведет его в тюрьму. Я знаю: ты пригласил меня, чтобы на глазах изысканного общества вышвырнуть вон, но именно поэтому я приняла приглашение…»
У статуи св. Винцента-де-Поля, который был галерным рабом, я зажег две свечки в одной из венских церквей. Груды золотых зубов жертв концлагерей были переплавлены в слитки и помещены в сейфы подвалов Венского Национального банка, где находятся и по сей день. Я сжег посмертные маски, пепел вложил в стеклянные пузырьки из-под таблеток и бросил в Дунай. Когда-нибудь все дунайские рыбы будут носить посмертные маски. Пересекая больничный двор, я всматриваюсь в одно из окон и вижу внутри штабеля белых покойницких подушек. Я быстро продолжаю путь, но вскоре поворачиваю обратно, чтобы рассмотреть их поближе. Когда я умру, все животные планеты превратятся в людей. Вертер — так я называю свой пистолет. Я слышу, как мое сердце бьется в груди ящерицы. Нынче ночью я не лег спать, поскольку боялся, что уже не проснусь. Каждый день может стать для меня последним, поэтому за день я должен успеть сделать все. Если мне захочется стать растением, я просто вырасту из своего мертвого тела. Однажды, разломив персик и взглянув на мякоть плода, я задумался о том, как моя голова выглядит изнутри. Я сложил обе половинки персика и скрепил их лейкопластырем телесного цвета. Порой я вижу своего врага просто в немытой кофейной ложке. Я медленно встаю и отступаю назад, чтобы получше ее рассмотреть, и тогда она замечает меня. Прокурор в зале суда поднимает с пола клевер-четырехлистник и вкладывает его обратно — между страниц кодекса. Я вижу вьетнамского солдата с изменившимся от ужаса лицом, он держит в руке сверток, на котором написано, что в нем лежит мертвый ребенок. Внимательно прочитав надпись, солдат вдруг узнает, что держит в руках собственного сына, упакованного и перевязанного для погребения. Я вижу раздвоенные языки австрийских политиков, ползущие, словно усики плюща, по стенам тюрем. Парное катание двух полицейских на льду зимнего Вёртер-Зее.