— Оставь эту вещицу здесь, можешь более над ней не трудиться. Сколько я тебе должна?
Слова эти и тон, каким они были сказаны, ошеломили Ханну. Она резко вскинула голову, оглядела одно за другим лица остальных женщин и по их елейно-постным минам, сквозь которые просвечивало высокое наслаждение, ими испытываемое, тотчас смекнула, что дело здесь не в ее работе, а в чем-то ином, не имеющем к этой работе никакого касательства.
— Что это значит? — вызывающе спросила она.
— Скажи, сколько тебе еще причитается, и не занимай меня долее. Вот то и значит, — с важностью заявила лавочница.
Ханна мигом сгребла свое рукоделье и вышла, хлопнув дверью (хотя и не так сильно, как это вскоре сделал дома ее муж).
Когда она вышла на площадь, яркое солнце причинило ей боль. Кто-то шел с нею рядом. Это была пастушка, девочка лет четырнадцати, — Ханна не сразу ее заметила.
— Тетушка Ханна, — повторила она несколько раз, пока Ханна ее не услышала. — Вы были сейчас у лавочницы, верно?
— Ну и что?
— Почему вы плачете, тетушка Ханна? Да уж я знаю почему.
Ханна пришла в себя.
— Что ты знаешь? — Она свернула с девочкой в узкий проулок, в конце которого блестела река. — Говори, детка.
Девочка все ей и рассказала.
— Но я вас очень люблю, тетя Ханна, вы это знаете, верно? — продолжала пастушка. — Наша лавочница — злюка, и во всей этой болтовне, конечно, нет ни слова правды.
— Ни словечка правды в том нет, — горячо отозвалась Ханна, — все это лживые, злобные выдумки. А тебе спасибо, — добавила она, погладила девочку по голове и пошла домой.
Это первое происшествие — за ним последовало много других, подобных ему, однако они уже не пугали Ханну, потому что отныне она всегда была начеку, — это происшествие в лавке, между прочим, имело следствием и некоторое посрамление толстой лавочницы, вызвавшее немало насмешек у нее за спиной. Трудно сказать, чего было больше в сложившихся обстоятельствах — страшного или смешного, возможно, было в них и то и другое. А дело в том, что через несколько дней после того случая в лавку за покупками пришла не Ханна — с корзиной на руке явился туда сам Пауль Брандтер. В лавке было много народу. С его появлением все испуганно примолкли, а приглядевшись к нему в миг всеобщего замешательства, испугались еще больше. Лицо Брандтера было сурово, челюсти плотно сжаты, плечи развернуты, глаза смотрели прямо, смело встречая чей бы то ни было взгляд. Никто не произнес ни слова, все разговоры оборвались, и в то недолгое время, что он пробыл в сводчатом помещении лавки, со стороны могло показаться, будто туда пожаловал знатный вельможа. Без лишних слов перечислил он, что ему требуется. Лавочница была приветлива, даже услужлива. Позднее люди говорили, что она ужасно испугалась Брандтера, и злорадно хихикали. Так оно шло и дальше. Ханна больше за покупками в лавку не являлась, приходил только ее муж. И всякий раз с его приходом наступало молчание. Более того, лавочница оказывала капралу предпочтение и сразу отпускала ему все, что он спрашивал, даже если в лавке в это время находились другие покупатели, пришедшие раньше его и давно дожидавшиеся своей очереди. Возможно, она хотела как можно скорее выпроводить его за порог.