Вечером Руслан как бы между прочим спрашивает:
— Ты дала папе телеграмму, что я?…
— Зачем?
— Правильно, — заявляет он. — Хвастунов не любит…
— А нам с тобой завтра предоставится возможность ему лично об этом рассказать.
Немой вопрос. Объясняю: сегодня звонил Трофим Иларионович, сказал, что собирается приехать за ним, Русланом — нужно пойти к бабушке в больницу.
— А я сказала, что сама тебя привезу.
Лицо мальчишки мрачнеет.
— Насовсем? — ломается его голос.
— А ты бы как хотел?
— Не скажу, сама знаешь, — отзывается, чуть смутившись, Руслан.
— Значит, вернёмся обратно.
Через минуту вопрос:
— Галка, а где остановишься? У тёти Ани или у нас?
— Право, не знаю. Может, у тёти Ани, а может, в общежитии.
— А почему не у нас? — удивлён мальчик.
— Ты же сам понимаешь, неудобно.
— Ну да, — надувает губы Руслан. — Чего? Нао-о-бо-рот, папа будеть очень доволен. — Слово «очень» мальчишка особо подчёркивает.
На этот раз он не испытывает моей выдержки.
— Я его письмо к тебе читал… «Скучаю и по вас, Галина Платоновна», — сказал он и покраснел.
— Безобразие! — возмущаюсь. — Читать чужие письма — то же, что прикладывать ухо к чужой двери.
— Сама виновата, на столике оставила, — находит он единственный довод в своё оправдание. — Галка, приезжай прямо к нам, а?
— Я же говорила, неудобно.
— Но я ведь у тебя живу…
1 декабря, среда.
Не люблю постоянно улыбающихся людей, не верю и такую улыбку. Она дежурная, неискренняя.
Увижу, бывает, в газете или журнале снимок весёлого улыбающегося, чуть ли не смеющегося человека, и готова бросить фотокорреспонденту в лицо: «Чёрт возьми, с какой стати вы заставляете всеми памп уважаемого человека улыбаться по команде «внимание!» Неужели полагаете, что его обычное выражение лица нам менее дорого, чем неестественно весёлое?»
Во всяком случае, тут у меня совесть чиста, я никогда не расточала улыбок по заказу и не смеялась, когда мне хотелось плакать.
А вот в прошлое воскресенье играла. Душили слёзы, а улыбалась, смеялась, шутила. Ради кого это делала — ради Лидии Гавриловны, Руслана, Трофима Иларионовича или ради себя самой?
Я рассчитывала, что в палату к больной вначале зайдут сын с внуком, но Трофим Иларионович настаивал, — тактично, как он умеет это делать, — чтобы втроём.
— У Лидии Гавриловны глаз острый. Увидев вас рядом, поймёт, как вы дружны, — объяснил профессор, кладя одну руку на плечо Руслану, а другой взяв меня под локоть.
Я послушно кивнула, и мы вошли в палату. И тут я замерла. «Неужели это Лидия Гавриловна? — не поверилось. — Боже мой, как она изменилась!» Болезнь её совсем высушила, превратила в крохотную тощую старушку. Кости, туго обтянутые пергаментом в трещинках, и… маленькие, живые, зоркие, настороженные глаза.