— Из-под курочек? — переспрашивает, вновь повеселев, Лидия Гавриловна. — Откуда это известно?
— Как откуда? — поражён внук. — Я же их сам насобирал!
— Сам?!
— Ну да. У нас с Галкой курочки есть, семь штук.
— Трофимушка, откуда у нас дома взялись куры?
— Не тут, бабушка, а в Сулумиевке, — объясняет, смеясь, Руслан. — А весной мы с Галкой разведём ещё кроликов. Они, знаешь, быстро размножаются. А корм для них — куда глазом ни кинь, — лежит, не то, что в городе. У Михайлика Барзышина их шестнадцать… Летом — во дворе держат, сейчас, зимой, — в пристройке.
— А разве уже холодно?
— Ну да, снег.
— Потеплеет ещё, снег растает, — уверяет Лидия Гавриловна внука.
— Нет, что ты! — возражает Руслан. — Лист с вишен опал — знай, настоящая зима наступила.
Мой подопечный без умолку болтал, хвастал приобретённым опытом. Отец и бабушка переглядывались, а я терялась в догадках, не знала, довольны ли они тем, что то и дело слышали: «У нас с Галкой…», «У нас с Галкой…», «У нас с Галкой…»
— Мама устала, — произнёс Трофим Иларионович едва слышно, словно больная уже уснула, и указал нам глазами на дверь.
Мы тихо, на цыпочках, стали выходить из палаты, и когда уже были у дверей, нас догнал отдалённый, словно идущий из каких-то глубин, голос:
— Галина Платоновна, останьтесь, пожалуйста.
Я вернулась к койке и села на прежнее место.
— Лидия Гавриловна, вам бы прилечь, — решилась я нарушить тягостную тишину.
Но больная не слышала меня.
— У нас с Галкой… У нас с Галкой… У нас с Галкой… начали шептать бледно-синие сморщенные губы.
Я подумала: «Это её очень расстроило. Не «у нас с бабушкой», не «у нас с папой…» Она, Лидия Гавриловна, ещё не закрыла глаза, ещё дышит, а её любимый внук уже нашёл ей замену — «у нас с Галкой…»
— Галина Платоновна, дайте мне вашу руку. Спасибо… — Она опускает веки, и из-под ресниц выступают две слезинки, медленно катятся по впалым щекам. — «У нас с Галкой…» — хорошо. Спасибо… Я вот умру…
— Зачем так?..
— Не надо, Галина Платоновна, — подняла руку Лидия Гавриловна. — Я умираю спокойно. Теперь у Руслана есть материнская ласка, в которой он так нуждается. — Она коротко кивнула, очевидно, самой себе. — А за Трофимушку я не тревожусь: он у меня серьёзный, не возьмёт в дом лишь бы кого.
Лидия Гавриловна опустила веки, умолкла, а я полотенцем принялась вытирать её вспотевший холодный лоб. Затем, сложив руки на коленях, с терпеливым ожиданием стала следить, не уснула ли.
— Посидите ещё минутку, — просит Лидия Гавриловна.
Если б её глаза не были затуманены предсмертной поле ной, она бы увидела, как я побледнела.