— Хороший кофе, — сказал я.
Губы Цоллера вяло отмякли.
— Тебе нравится?.. А что ты еще любишь, сынок?
— Не знаю. Так сразу и не ответишь.
— А баб? Баб ты любишь?
Я пожал плечами и с любопытством воззрился на инспектора.
— Надеюсь, ты не гомосексуалист? — сказал Цоллер. — Не торопись, сынок. Хорошенько подумай и только потом отвечай. И вот что, не дерзи мне, пожалуйста. Я понимаю, что тебе ужасно хочется мне надерзить, но ты сдержись как-нибудь. Ладно?
Я слушал и, пожалуй, в первый раз за много месяцев чувствовал, как почва плавно и тихо скользит подо мной, открывая добротно вырытую бездну.
— Ну вот, — мягко сказал Цоллер и постучал трубкой по ладони. — Может, ты, конечно, и гомосексуалист, но это не мое дело. Главное, не попадись… Сигарету хочешь?
Я кивнул, и Цоллер протянул мне пачку. Подал спички.
— Ты кури, сынок. Кури и слушай. Я тут болтаю разную чепуху, так ты не обращай внимания. Знаешь, я чертовски устаю на работе и иногда хочется просто поболтать…
Он говорил и говорил, и мне чудилось, что кто-то бессмысленно и равномерно колотит меня по голове пуховой подушкой. Может, он попросту свихнулся, инспектор Цоллер?
— Да нет, — сказал Цоллер, будто на лету поймав мою мысль. — Я нормален, сынок. Ты, понимаешь ли, не привык ко мне, вот тебе и кажется странным.
Он вышел из-за стола и остановился передо мной, грузный, в обсыпанном пеплом и табачными крошками мундире. Рукава и полы мундира лоснились от долгой носки. Я продолжал сидеть, и Цоллер, покачавшись на каблуках, положил мне руку на плечо. Сказал:
— А это вот невежливо. Ты мог бы и встать, сынок, как-никак я ведь старше тебя.
Мне здорово не хотелось вставать, но СС-гауптшарфюрер Леман не заставил просить себя дважды.
— Виноват, господин советник!
— Не ори, — вяло сказал Цоллер. — Не ори и не притворяйся ослом. И потом мне не нравится твой акцент. Он ни к черту не годится.
— Я из Эльзаса…
— Знаю. Однако не думаешь ли ты, что это тебя оправдывает? Ты кто, немец или француз?
— Имперский немец.
— Вот именно… Ну ладно. Можешь идти. Я позвоню дежурному, чтобы тебя пропустили.
Очевидно, я все-таки не справился с лицом, ибо Цоллер пожевал губами и, не торопясь, оглядел меня с головы до ног.
— Однако… Ты, кажется, побаиваешься гестапо, сынок? С чего бы это? Странно… Ну да ладно, раз я сказал иди, значит, иди. И держи язычок за зубами. Кто бы тебя ни стал спрашивать, для всех найди ответы покороче.
— Да, господин советник!
— Вот и славно. А теперь исчезни. Хайль Гитлер!
Я рявкнул: “Хайль!” — и выбрался на улицу. Шел снег; было холодно и темно, и табачные киоски уже не работали. По дороге в контору я распечатал последнюю пачку, а когда доплелся до Данцигерштрассе, в ней осталось не больше десятка сигарет… Чего он добивался, советник Цоллер?