Но почему же? Ведь они оставались прежними и все-таки как-то разом менялись, становились ближе и уже не такими всемогущими. Да, он вдруг представил себе людей, заклейменных какой-то виной, будто они разделись донага. Но это были не его представления, а то, что ему внушили в школе, в церкви, дома. Эти представления не имели с ним ничего общего, их просто втемяшили в него, еще когда он не мог этому противиться. Он чувствовал себя обманутым. От него все время требовали искренности, а взамен давали ложь и запреты. Кому же верить, если каждый день со всех сторон обрушиваются новые впечатления, противоречащие друг другу, ошеломляющие своим многообразием. По вечерам, после молитвы, когда Холль лежал в одной комнате с братьями, еще не поддавшись сну, он чувствовал вокруг себя не тот мир, который любопытно наблюдать, а мир, который надо распутывать по нитке, мир, требующий головоломных усилий. Холль давно уже ощущал себя своим среди батраков и добивался принадлежности к этому племени, но своим признавали его не все, хотя он не упускал случая высказать батракам свое отношение к хозяевам и тем самым без нужды подвергал себя опасности: всегда находились люди, не брезговавшие ничем, лишь бы угодить хозяину и хозяйке. Только батрацкий мир был сродни его собственному еще с тех пор, как Холль помнил себя, но и этот мир расползался, отравленный кознями и недоверием, терявший все свои человеческие ценности, униженный, таивший столько гнусных ловушек, что Холлю пришлось учиться распознавать их, чтобы уметь ориентироваться.
На Сретение хозяин вызывал их в верхнюю комнату по отдельности и строго по старшинству. Находясь внизу среди ожидающих, Холль не мог не заметить, что батраки ведут себя как-то не так. Они много говорили и смеялись, но, возвращаясь, каждый хранил молчание, кто-то казался расстроенным, кто-то вообще не появлялся после в общей комнате. Холль так и не узнал, о чем шел разговор наверху, никто ему ничего толком не объяснил, но он мог догадываться. Подавленный вид людей свидетельствовал о том, что хозяин навалился на них всей тяжестью своего господского великолепия, чтобы в своей комнате, в духе веками испытанного исповеднического допроса, застигнуть человека врасплох, дать почувствовать ему собственное ничтожество и одновременно чуть приободрить — пусть себе живет дальше.
Работники, как правило, даже не знали, сколько кто из них получал, хотя все они ели за одним столом, вместе работали, спали чуть не вповалку, по воскресеньям и праздникам толпой возвращались из церкви, где не имели закрепленного за каждым места, что было привилегией зажиточных крестьян, не могли, подобно хозяевам, собираться на церковной площади и выражать свои интересы, не имели, в отличие от крестьян, своих флагов, но на процессиях несли эти флаги вместо хозяев.