Затем Гайда представил генералу Гревсу план немедленного похода к Волге и захвата Москвы с востока. Он не скрыл, что этот план уже одобрили его французские и английские советчики, а также представители государственного департамента США.
Генерал Гревс повторил приказ, полученный им от его правительства, и заявил, что намерен выполнить его. Пока он занимает свой пост, ни один американский солдат не будет использован в боях против большевиков или в какой-либо затее, связанной с вмешательством во внутренние дела России…
Разъяренный Гайда выбежал вон. Вскоре к генералу Гревсу явился новый важный посетитель — генерал Нокс, бывший патрон Корнилова, а теперь — командующий английскими войсками в Сибири.
— О вас ходит слава, что вы друг бедных, — предостерег он генерала Гревса. — Разве вы не знаете, что это не люди, а свиньи?
Генерал Гревс отличался тем, что Рэймонд Робинс называл «трезвым умом». Он привык обо всем составлять себе собственное мнение. Поэтому он решил добиться верных сведений о положении в Сибири. Его офицеры службы разведки выехали в ряд районов, и скоро к нему стали поступать подробные донесения. Изучив их, Гревс пришел к следующему выводу:
Слово «большевик», как его понимали в Сибири, относилось к большей части русского народа, а следовательно, использовать против большевиков войска или вооружать, снаряжать, кормить, одевать или снабжать деньгами белогвардейцев, чтобы те с ними воевали, — политика, абсолютно не совместимая с «невмешательством, во внутренние дела России».
К осени 1918 г. количество английских войск в Сибири достигло 7 тыс. Еще 7 тыс. английских и французских офицеров, техников и солдат состояло при Колчаке для помощи в обучении и снаряжении белогвардейской армии. Англичанам и французам помогали 1500 итальянцев. Под командованием генерала Гревса было около 8 тыс. американских солдат. Но больше всего войск имели в Сибири японцы, помышлявшие о полном ее захвате: число их солдат превышало 70 тыс.
В ноябре Колчак с благословения англичан и французов объявил себя диктатором Сибири. Адмирал — раздражительный человечек, о котором один из его коллег писал: «больной ребенок… безусловно неврастеник… вечно под чужим влиянием», — обосновался в Омске и стал именовать себя «верховным правителем России». Бывший царский министр Сазонов, называвший Колчака «русским Вашингтоном», незамедлительно стал его официальным представителем во Франции. В Лондоне и в Париже ему расточали похвалы. Сэр Самюэль Хор снова объявил во всеуслышание, что Колчак — «джентльмен». Уинстон Черчилль утверждал, что Колчак «честен», «неподкупен», «умен» и «патриот». «Нью-Йорк таймс» видела в нем «сильного и честного человека», опирающегося на «прочное и более или менее представительное правительство».