Но сейчас… Рождение ребенка. Что может быть серьезнее? Воль, ею испытываемую, не уймешь проявлением доброты или воспоминаниями детства — страх острыми стрелами пронзал все ее тело: вполне возможно, что Эштон не захочет помочь ей. Но его руки тем временем нежно расстегивали крючки платья, а затем сняли туфли.
— Ну вот, — успокаивающе произнес он, — так тебе будет удобнее.
Сильный приступ схваток сжал ее, будто клещами, тело напряглось, спина выгнулась, пальцы впились в руку Эштона.
— Удобнее, — прошептала она, когда боль стала не такой острой. — Боюсь, — роженица облизала языком сухие губы, — что умру. И совсем не удобно.
Он на мгновение перестал дышать, затем через силу улыбнулся.
— Гуди скоро придет, а она знает, что делать.
Но это «скоро» превращалось в вечность: приступы боли, казалось, длились беспрерывно, становясь все более и более ужасающими, схватки следовали одна за другой, отнимая у нее последние силы. Как загипнотизированная, Бетани смотрела в дверной проем на стенные часы — длинный маятник отмерял наступление агонии с такой регулярностью, словно предвещал после них удивительное успокоение.
Когда наступил перерыв между схватками, она оторвала взгляд от маятника и сосредоточилась на Эштоне.
— Мисс Абигайль.
— Успокойся, любовь моя. Она в безопасности — Финли пошел за нею.
— Почему, Эштон, вы схватили ее?
— Я и представления не имел, кто это может быть. Меня очень поразило, когда увидел учительницу.
— А Баг Вилли?
— Мы не знали, что они будут ждать нас в печатной мастерской.
Но слова уже не могли вернуть то, что произошло: из его собственных рук мисс Абигайль попала к опасным радикалам — эта мысль только обостряла родовые муки.
Дальнейшие рассуждения прервались очередным приступом. Бетани попыталась снова найти успокоение в маятнике часов, а руки потянулись к Эштону, но боль не заглушала горечь и отчаяние, охватившие ее, — возможно, преждевременные роды наступили из-за больших размеров ребенка, как утверждала Гуди, а может быть, причина в быстрой езде верхом и шоковом состоянии от встречи с мисс Абигайль в такой необычной обстановке. Выяснение причин тоже потеряло всякий смысл — ребенок родится слишком рано, так рано, что Эштон потеряет всякую надежду считать себя его отцом.
— Где эта женщина? — раздался хриплый голос Гуди Хаас, и Эштон облегченно вздохнул.
— Никого нет, кроме меня, — ответил Эштон.
— Мужчины никогда не знают, что делать во время родов, — проворчала Гуди. — Могли бы позвать мать. А разве у вас нет сестры?
— Нет, — голос Бетани прозвучал твердо, несмотря на испытываемую боль. — С ними было бы только хуже.