— Совершенно с вами согласен, сэр.
— И мне совсем не хочется, чтобы то, что нажито трудом всей моей жизни, пошло прахом.
— Прекрасно вас понимаю, сэр.
— А как вы думаете, кому из моих сыновей можно доверить поместье? Гарри, ставшему мятежником? Или Вильяму, попавшему совершенно пьяным в руки патриотов и вынужденному теперь горбиться на медных рудниках в Коннектикуте?
— Если не ошибаюсь, сэр, вы решили, что никто из ваших сыновей не достоин наследовать поместье, и большую часть своего состояния завещали внуку.
— Да, но я также пришел к выводу, что отец Генри не достоин быть опекуном мальчика.
— Совершенно с вами согласен, сэр. — Дориан старался, чтобы его радость была не слишком заметной. — Очень мудро с вашей стороны.
Синклер откашлялся.
— Мне очень хотелось, чтобы вы стали моим зятем.
— Необдуманное замужество вашей дочери очень разочаровало меня, сэр.
Синклер наклонился к нему:
— Я набрался смелости, капитан, просить вас быть опекуном мальчика.
Дориан весь напрягся. «Будь осторожен, — напомнил он себе. — Не торопись». Его лицо приняло выражение искреннего сочувствия.
— Мистер Уинслоу, для меня большая честь разделить с вами заботу о мальчике.
— Очень хорошо. — Синклер достал документ из папки, лежавшей на низком столике. — Значит, договорились.
Наконец Дориан понял, что осуществилась его самая заветная мечта — удача нашла его сегодня, доставив несказанную радость.
* * *
В ночном сумраке Бетани смотрела на качающийся маятник часов в гостиной — ритмичное тиканье часов, обычно такое успокаивающее, сейчас раздражало ее; она незряче смотрела на часы, а перед ее глазами стоял Эштон, возвратившийся с хартией из дома отца.
Мрачная улыбка удовлетворения играла на его губах, когда он заносил в записную книжку итоги сегодняшнего дня. Бетани надеялась, что ее подарок станет хранилищем сокровенных мыслей мужа, но в последнее время записи стали походить на длинный список преступных действий, шпионажа, саботажа, о чем ей не хотелось бы даже знать. Эштон старательно заносил туда все, будто собирался в будущем как-то это использовать. Закончив записывать, он вздрогнул от неожиданности: жена без всяких видимых причин швырнула ужин ему на стол.
Бетани вошла в спальню — Глэдстоун недовольно зарычал. В оранжевом свете очага такими домашними казались ее уснувшие мужчины: Генри посапывал в низкой кроватке, засунув палец в рот, Эштон также безмятежно спал. Такие родные, дорогие, до последней черточки похожие лица. Ей захотелось погладить волосы мужа, убрать прядь со щеки, закрывавшую ямочку на подбородке, но, сжав руки, она подавила это желание и отвернулась. Сколько же времени они не дотрагиваются друг до друга, не дают волю чувствам, бурлившим внутри их? Считаются мужем и женой, а живут, словно чужие.