Потом мы услышали шаги. Они возникли где–то в глубине, в дворцовых переходах, и становились все слышнее — быстрые и в то же время неспешные, каждый шаг ударял в наши сердца, как в погремушки, отвечающие на удар своим собственным звуком. Человек приближался и топот становился все оглушительнее. Наконец, солдат появился в дверях залы. Когда он проходил мимо меня, я увидел голову на блюде… Светлые с проседью волосы купались в крови, глаза были широко открыты и смотрели вверх, на увитый цветами свод, как на восходящее солнце. Проксен подошел к Антипе и протянул ему блюдо. Но тетрарх резко закрыл лицо ладонями и в ужасе отпрянул.
— Не хочу! — крикнул он. — Ей отдай!
Солдат направился с блюдом к Саломее. Девочка взяла его и также двигаясь на пальцах, преподнесла отрубленную голову матери. Та спокойно кивнула. Кто–то засмеялся, словно колодезный журавль заскрипел в колодце. Первым превозмог ужас Пилат. Он сказал равнодушно:
— Бунтовщиков надо уничтожать…
— Правильно, досточтимый прокуратор, — подтвердила Иродиада. — Чтобы другим было неповадно…
— По Галилее опять один такой ходит, — раздался голос кого–то из гостей.
Вдруг Антипа возопил диким голосом безумца:
— Это не другой! Это он! Он! Я его убил, а он снова будет ходить. Его нельзя убить… Он сам говорил: «Я буду уменьшаться, исчезать, уступать дорогу…» Это он!
Рыдая и воя, он натянул себе на голову плащ. Иродиада поднялась с ложа и подошла к мужу. Она обняла его за шею, а он, продолжая всхлипывать, прильнул к ней, как испуганный ребенок.
В ту же ночь я бежал из Махерона. Не я один. Убежали почти все.