Маша подошла ко мне, держа в руках какие-то бутыли.
— Представляешь, на чердаке столько всякого мусора интересного оказалось, прямо барахолка на дому. Посмотри, что я решила оставить, — она поставила на землю обе бутылки.
— Ты что, собираешься гнать самогонку?
— С чего ты решил?
— Думаю, что в таких бутылях либо самогон, либо какую-нибудь наливку хранят.
— Может быть. Но мне они очень понравились. Посмотри, на одной даже клеймо сохранилось. Она возможно дореволюционная, — Маша подняла бутыль и показала место, где стояло клеймо. Я внимательно посмотрел и, улыбнувшись, произнес:
— Должен тебя разочаровать, дорогая. Эти буквы означают, скорее всего, народный комиссариат какой-то там промышленности, то ли стекольной, то ли пищевой, не могу разобрать.
— Все равно, мне они нравятся, оставлю их себе.
— Разве я против? Поставь их пока в сарай.
Маша взяла бутыли и направилась к сараю, а я, взглянул на чемодан, пододвинул его поближе и, щелкнув замками, открыл крышку.
Ничего необычного в чемодане не было. Я стал вынимать и рассматривать его содержимое. Небольшая коробочка из папье-маше, в которой лежали какие-то булавки, пуговицы и несколько катушек с нитками. Пяльцы, с натянутой на них тканью, которая была наполовину вышита незатейливым, но так и не законченным узором. Иголка с ниткой была воткнута посередине. Несколько старых открыток с нарисованными на них животными и видами городов, шляпка с вуалью и несколько тонких свечек, наподобие тех, что прихожане покупают в церкви. На самом дне чемодана лежала пачка бумаг. Листы были пробиты дыроколом и перевязаны обычной бечевкой. Я достал их и перелистал. Они были исписаны карандашом и представляли собой не то какие-то записки, не то… Я медленно перелистал их, не вчитываясь в содержимое. Листов было так много, что я вдруг подумал: «Возможно это самиздатовская переписка какого-то запрещенного в свое время автора?»
Желтоватого цвета, крайне низкого качества бумага лежала у меня в руках. Я перевернул первый, чистый лист. На втором, мелким, но достаточно разборчивым почерком было написано: «Прикосновение к любви».
— Нет, — подумал я, — вряд ли это какой-то диссидентский роман.
Скорее любовный, а может быть просто дневник?
Я положил несколько поленьев в костер и, усевшись поудобнее в шезлонге, начал читать…