В каменном веке я бегал с дубинкой за мамонтом, а Лида караулила огонь в пещере, но уже тогда она делала это через пень–колоду! Валялась на подстилке из лугового сена, болтая в воздухе ногами, а в пещере было неприбрано, очаг погас, ужин не приготовлен, сладкие плоды не собраны, поэтому, вернувшись после безрезультатной охоты, я вынужден был учить мою напарницу уму–разуму той же самой дубиной, что служила мне во время охоты. На это Лида куксилась, обиженно краснела кукушечьим носом, влажнела глазами и убегала из пещеры — дуться. Она не собирала плодов или хвороста для костра, не дробила злаки в каменной ступке, не пекла на раскаленных камнях лепешки, как это принято было в бронзовом веке. Вместо общественно полезных занятий она часами слушала шепот реки, расшифровывала перебранку листьев в кронах деревьев или пялилась на крупные — с ладонь — звезды, до которых в ту эпоху, помнится мне, было рукой подать.
Она и теперь такая же! Лепешек от нее сроду не дождешься (если не считать клюквенного пирога, волглого, непропеченного, которым Лида гордится как единственным съедобным творением своих неумелых рук), максимум, чего можно от нее получить, — это стухший от неправильного хранения полуфабрикат из ближайшего супермаркета; кроме того, черствый и невкусный хлеб, вечные горы грязных тарелок на кухне, невыветриваемый запах неухоженной старости из–за ее неподъемной бабки, невкусный затхлый кисловатый дух — ее собственный аромат старой девы, стеснительной перезрелой отличницы, еженощно сражающейся с демонами своих гипертрофированных комплексов. Плюс немодная одежда и мечтательность романтической институтки, полагающей, что дети рождаются от ангельских поцелуев, — эта мечтательность все еще жива в ней, несмотря на всю анатомическую осведомленность Лиды, на хроническую пятерку по биологии, на тычинки и пестики, несмотря на мой циничный взгляд на эти вещи, тщательно, но тщетно прививаемый ей в продолжение нашего долгого, слишком долгого знакомства…
И при всех ее недостатках, при всей безалаберности и бесхозяйственности, при всей ее патологической бесприютности, вдобавок к этим чертам (от которых любой нормальный мужик сбежал бы без оглядки) вечный мечтательный взгляд в заоконную непроглядную темень, адский ум, жуткая начитанность и странное желание все это скрыть под демонстративной неприметностью. Привычная мимикрия маленького человека, неистребимая совковая усредненность!
Все обстоятельства биографии (кроме разницы в соответствующих анкетных графах, твердящих о принадлежности к полу) у нас с Лидой были схожими: мы жили на соседних улицах, ходили в один и тот же детский сад, в одну и ту же группу. Уже в ясельном возрасте Лида была самой некрасивой девочкой, тогда как я числился любимцем всех воспитательниц и приходящих бабушек, которые щедро одаривали меня поцелуями, конфетами и искренним восхищением, в то время как конкуренты–ясельники награждали меня тумаками, ябедами и вспышками незаслуженной подлости, от которой мне приходилось защищаться намертво прикипевшей к лицу маской презрения, а иногда — злыми кулаками.