А по ночам не могла спать. Сознание погружалось в туман безразличия. Теперь даже Черный человек был нестрашен. Приходил, стоял у дверей, не трогал — словно тоже сочувствовал ее горю…
На восьмой вечер ее мучений в комнату постучал Дьёрдь. Проверил, нет ли кого за дверью, повернул ключ в замке, склонился над Эржебетой, неподвижно сидевшей в кресле, мягко произнес:
— Графиня, нам нужно поговорить.
Она не услыхала. Что ей этот, с грустными глазами? Что ей хоть кто-то, когда Ференца больше нет?
Он повторил:
— У меня есть к вам разговор. — Взял под руку — настойчиво, почти до боли сжал локоть. — Эржебета, прошу… это важно.
Она не противилась — все, что не касалось смерти Ференца, не стоило размышлений. Дьёрдь хочет что-то сказать — пусть скажет. Чем скорее закончится беседа, тем скорее оставит в покое.
— Простите мне мою дерзость. — Он вздохнул, собираясь с мыслями. — Простите мне мою дерзость. Простите, что говорю это сейчас, когда вы в горе. Но вы понимаете, графиня, что теперь ваша семья в опасности?
Краем сознания Эржебета уловила слово. Семья. Это важно. Надо слушать.
— Вы знаете, что происходит в империи. Теперь, когда Ференц мертв, Рудольфу больше нет надобности щадить вас, графиня. И я сейчас далеко от Вены, не имею прежнего влияния при дворе, так что не смогу защитить вас.
Что говорит? Эржебета не могла долго сохранять внимание. Сознание снова медленно заволакивалось пеленою. Но Дьёрдь не сдавался:
— Все знают, что вы помогаете Иштвану Бочкаи, который воюет с короной. Это благородно, и это правильно. Но не добавляет вам привлекательности в глазах короля. Берегитесь, Эржебета!
Она не понимала, о чем говорит этот невысокий коренастый человек с грустно-властным взглядом. Как можно не помогать своему — венгру, аристократу, евангелисту?
— Король не станет карать вас за это. Евангелисты пока преследуются негласно, слишком много их в Венгрии. Судить, казнить кого-то из дворянства — значит сделать его мучеником, героем, дать в руки остальным знамя. Рудольф, при всей своей недальновидности, это понимает. Поэтому… — Дьёрдь оборвал себя, убедился, что графиня слушает, и продолжил: — Поэтому он ищет удобный повод. И вы его даете, Эржебета.
Она молчала. Не знала, что ответить. Какой повод? Что не так она делает?
— Не понимаете? — Лицо Дьёрдя стало суровым, взгляд — жестким. — Сколько девушек похоронено вокруг Чахтице, графиня? Сколько невинных душ загублено? Сколько людей повторяют страшные слухи о чахтицкой госпоже?
Вскинула пустые, тусклые глаза:
— Что вы хотите этим сказать?
— Церковь заинтересовалась вашей персоной, Эржебета! Отец Иштван Мадьяри, что из храма в вашем приходе, написал епископу. Он обвиняет вас ни много ни мало — в пытках и убийствах. Но самое страшное — он обвиняет вас в колдовстве. Начато тайное расследование. Сейчас такое время, Эржебета, нужно быть осторожнее. Скажите мне, это вы убиваете их?