— Дом для развлечений построила себе графинька, — сказала Агнешка. — Чтоб, значит, в замке грязь не разводить. Мало ли, гости приедут, так в Чахтице и нет ничего дурного…
— Страшно, Агнеша! — тряслась Пирошка. — Госпожа совсем с глузду съехала, убивает без разбору. Говорят, туда тащат людей из деревни, и старых, и молодых. Кого схватят, того и волокут пытать-то.
— Не зря молва ходит: ненавидит графиня деревенских, — нахмурилась Агнешка. — На том и чокнулась.
— И то сказать, Агнеша, с чего ей нас любить-то? Вспомни, малые мы совсем были, когда наши мужики бунт устроили. Сестер ее тогда снасильничали и повесили. Говорят, долго над ними издевались-то, демоны. А сама госпожа тогда и взбесилась. За то она сейчас и мстит.
— Дело давнее, — сказала Агнешка. — Если б жила по-божески, уж простила бы. А ее тогда Ердег и подменил, скажу я тебе. И стала уже не графиня — лидерка поганая…
Между тем в окрестных деревнях творилось непотребное: прислужники Эржебеты появлялись там каждый день. Присматривались, хватали кого послабее, волокли в пыточный дом. Круглые сутки оттуда доносились вопли и мольбы о пощаде.
Графиня, с засученными рукавами, резала, пилила, жгла, рвала щипцами. Кровь брызгала вокруг, платье Эржебеты было пропитано ею, на лице расплывались алые потеки, на руках — словно красные перчатки по локоть. Дорка с Йо Илоной держали несчастных, чтобы не дергались, не помешали графине проводить чудовищные эксперименты. Все чаще появлялись на пыточных столах маленькие дети.
Топились алхимические печи, человечиной топились. Бурлили котлы, и Эржебета с Катой костями невинных детей помешивали в них вонючее варево. Полы засыпали углем, чтобы впитал лужи крови.
И каждую ночь выволакивали из дома изрезанные, обожженные трупы, скидывали небрежно на телегу, словно никогда эти изуродованные тела не были людьми, потом свозили дальше в лес, закапывали в общих ямах.
Крестьяне могли только молиться, чтобы миновала их эта беда. Многие хотели бежать, искать спасения в городе, да не выходило: вокруг деревень рыскали черные псы горбуна Фицко, никого не выпускали. Даже священник не мог выбраться из деревни.
Однажды к отцу Иштвану Мадьяри наведался слуга графини.
— Ее светлость велит собираться, покойников отпевать, — прогнусил он.
Святой отец с ужасом захлопнул дверь, заперся в комнатах, опустился на колени, моля Бога об избавлении. Он так и не вышел из дома, впервые в жизни отказал несчастным в христианском упокоении. Священник — всего лишь человек, и его тоже может мучить страх.
В Чахтице людям было не легче. Слугам запретили выходить. Замок тоже охраняли собаки Фицко — благо стая расплодилась огромная. Черные кошки крались вдоль стен, словно следили, чтобы никто не сбежал из Чахтице. Сам Фицко бродил по коридорам, жег вонючую траву, от которой кружились у людей головы, бормотал заклинания. Казалось, его уродливая фигура одновременно маячила во всех концах Чахтице. Иногда он хватал какую-нибудь из девушек, утаскивал в лес, и больше ее никто не видел.