Я не знаю, почему местные сравнивают разбитый и опухший человеческий нос с этой ягодой. Ни картошки, ни помидоров здесь нет, но почему именно клюква?
Стремительно нарастающее физиогномическое сходство деда и внука, как в очертаниях, так и в расцветке, было немедленно отмечено присутствующими. И — озвучено Хотеном.
«Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому уюта нет, покоя нет».
То есть, практически, всем. «Уюта нет, покоя нет» — а кому сейчас легко? А где вы видели спокойных людей на Руси? В которых ничего не «бродит»? Я уж не говорю о «духах».
У нас же постоянно как на похоронах: на одного уже спокойного — несколько десятков всё ещё беспокойных. Просто поминки ещё не начались. А уж там-то… и споём, и спляшем.
Любит наш народ поэзию. Особенно — в обработке. В своей. Как звучит Пушкинское:
«Во глубине сибирских руд
Сидят два старика и ср…т»
помню с детства. А какие аранжировки местные делают по мотивам «Богородицы»! Хотен тоже оказался не чужд «живаго великорусскаго языка». Понятно, почему при такой коллекции фамильных портретов с ярко выраженной общей чертой его потянуло на «Мороз — Красный Нос». Но неверное цитирование даже вершин отечественного фольклора вызывает агрессивно окрашенное раздражение слушателей. Даже если тихонько бормочется под нос. Особенно — перевирание оригинала в форме:
«Аким-воевода с позором
Бежит по владеньям своим».
Аким к этому времени уже прожевал в клочья одно полотенце. Пришлось посылать за вторым. Болтливый дурак — это плохо. Болтливый, наглый, что-то знающий — плохо втройне. Хотен по случаю, уже прозой, процитировал высказывания Чарджи из прошлой разборки. Насчёт моих необщих умений, подцепленных, якобы, у волхвов.
– А где этот… торчок?
– Дык… где-где… известно где — у боярыни в… в опочиваленке.
Известно это было всем. Кроме Акима Яновича. У деда хватило выдержки сначала догрызть и порвать в клочья очередное полотенце. А уж потом заняться людьми.
Охрим, конспективно пересказывавший мне эту ссору, не только не мог, но, в отличие от мучающегося в отдалении с бревном на плече Хотена, и не хотел воспроизводить максимально подробно последовательность сделанного. И — сказанного. Чарджи тоже… налился лицом, поджал губы и был крайне краток:
– Я пришёл. Он сказал. Я пошёл. Собирать вещи.
Если учесть, что Чарджи пришёл из опочивальни Марьяши, то представляю, что Аким ему сообщил. Пересказывать грубую ссору в большом семействе — бессмысленно. Рваный, беспорядочный поток мелких движений и громких слов. Сплошные эмоции. У деда явно отказали тормоза, а Яков ещё лежал со своей раной. Остановить владетеля было некому. Сунувшийся, было, к деду Ольбег — получил по полной. И даже с избытком: Аким подробно изложил любимому внуку своё представление о морально-сексуальных качествах его матери и его самого, как продукта реализации этих свойств.