— Очень жаль. очень жаль.
Он напрягал свою память, пытаясь вспомнить, что произошло … хотя бы что-нибудь. Он видел только пустоту. Лэнгдон знал лишь то, что он был во Флоренции и у него было пулевое ранение в голову.
Всматриваясь в свои утомленные глаза, Лэнгдон задумался, возможно ли в любой момент проснуться в своем кресле дома, сжимая пустой стакан для мартини и томик «Мертвых Душ», только чтобы напомнить себе, что никогда не следует смешивать «Бомбейский Сапфир» и Гоголя.
Лэнгдон сбросил пропитанный кровью больничный халат и обернул полотенце вокруг своей талии. Ополоснув водой лицо, он осторожно коснулся швов на затылке. Кожа была воспаленной, но когда он пригладил спутанные волосы в этом месте, рана почти исчезла. Таблетки кофеина подействовали, и он наконец почувствовал, что туман начал рассеиваться.
Думай, Роберт. Попытайся вспомнить.
Ванная без окон внезапно показалась замкнутой, и Лэнгдон отступил в коридор, двигаясь инстинктивно к полоске естественного света, которая проникала в коридор сквозь частично открытую дверь. Комната была своего рода импровизированным кабинетом, с дешевым столом, потертым вращающимся стулом, разными книгами на полу, и, к счастью … с окном.
Лэнгдон двинулся к дневному свету.
Восходящее вдали тосканское солнце едва начинало касаться самых высоких шпилей пробуждавшегося города — колоколен, Аббатства, Барджелло. Лэнгдон прижался лбом к прохладному стеклу. Мартовский воздух был свежим и холодным, он подчёркивал весь спектр солнечного света, который теперь уже показался из-за холмов.
Освещение для живописи, что называется.
Посреди горизонта возвышался величественный купол, крытый красной черепицей, его верхушка была украшена позолоченным медным шаром, сверкавшим подобно маяку. Домский собор. Брунеллески вошёл в историю архитектуры, спроектировав массивный купол базилики, и теперь, через пять с лишним сотен лет, эта конструкция высотой 115 метров продолжает стоять непоколебимым гигантом на Домской площади.
C чего это я оказался во Флоренции?
Для Лэнгдона, которого всегда влекло итальянское искусство, Флоренция давно стала одним из любимейших мест в Европе, куда он стремился. Это был город, на улицах которого ребенком играл Микеланджело, и в студиях которого зажёгся огонь итальянского Возрождения. Это была та самая Флоренция, галереи которой манили миллионы туристов посмотреть с восхищением на «Рождение Венеры» Боттичелли, «Благовещение» Леонардо и на предмет гордости и радости горожан — статую Давида.
Лэнгдон был заворожён «Давидом» Микеланджело ещё когда впервые увидел его подростком… тогда он зашёл в Академию изящных искусств… медленно продвигаясь через группу неотесанных микеланжеловских Приджони… и тут почувствовал, что его взгляд неотвратимо потянуло вверх, к этому пятиметровому шедевру. Большинство новых посетителей поражали величественные размеры Давида и его выраженная мускулатура, однако, Лэнгдон более всего пленительным находил гениально выбранную позу Давида. Микеланджело применил классический приём контрапоста — для создания иллюзии, что Давид наклоняется вправо и его левая нога почти невесома, в то время как на самом деле его левая нога удерживает тонны мрамора.