Девушка обежала вокруг дома, подошла к неприметной задней двери и дернула за шнурок звонка. Ей пришлось ждать несколько минут, прежде чем дверь приоткрылась и горничная с почти догоревшей свечой в руке впустила ее на темную лестницу, ведущую в жилые помещения директора гимназии. Аня нащупала ногой первую ступеньку, схватилась за перила и с легкостью взбежала по лестнице почти в полной темноте, не дожидаясь запирающей дверь горничной.
— Можно? — спросила она, приоткрывая хорошо знакомую дверь и заглядывая в просторную, но благодаря слабому свету всего трех небольших свечей уютную комнату.
— Входи, Аня, входи, мы только тебя ждем! — ответил ей из полумрака радостный голос старшей сестры Инны.
Девушка радостно вбежала в комнату и уселась на свободный стул рядом с сестрой. Перед ней тут же появилась чашка, полная ароматного, дымящегося паром горячего чая, а на блюдце рядом с ней — круглый, блестящий глазурью пряник. Супруг Инны заботливо придвинул к ней поближе сахарницу с начищенными щипцами, в которых отражался яркий огонек свечи.
— Что, отец не хотел тебя отпускать? — шепотом спросила Инна.
— Мама не хотела, но потом согласилась, — так же шепотом ответила Анна. — Но только до двенадцати.
— Мы сегодня тоже пораньше уйдем и тебя домой проводим, — пообещала ей сестра. Голос ее звучал хрипло, и, закончив фразу, она вдруг тихо закашлялась.
Аня пригляделась к Инне и с тревогой заметила, что у той опять очень болезненный вид. Даже в неярком свете горящей рядом свечи лицо молодой женщины было нездоровым и бледным, а под глазами темнели синеватые круги. Очередная зима снова тяжело отразилась на ее хрупком здоровье — не помогло даже лето, которое семья Горенко, как обычно, провела в Крыму. Хотя настроение у Инны, несмотря на это, было веселым и благодушным, и на ее худом, вытянувшемся лице сияла радостная улыбка.
«Здесь просто слишком темно, вот и кажется, что она совсем бледная, ей на самом деле наверняка лучше!» — попыталась успокоить себя Аня. Но собственные слова показались ей неубедительными, и она решила обязательно спросить у сестры, как та себя чувствует и не обострился ли у нее туберкулез. Правда, сделать это надо только в конце вечера, по дороге домой — не портить же Инне настроение!..
— Ну, что, мы все собрались, никого больше не ждем? — поинтересовалась тем временем Инна.
— Все вроде бы, — ответил с другого конца стола голос Иннокентия Федоровича.
Аня на время отвлеклась от своих беспокойных мыслей о сестре и оглядела гостиную. В этот вечер в гимназии собралось не так уж много людей. На своем обычном месте во главе стола сидел Анненский. Рядом неторопливо помешивал ложечкой чай его сын Валентин Кривич. Напротив него расположилась жена Валентина Наталья, погруженная в какие-то свои мысли, — вид у нее был совсем отрешенный. Инна и ее муж улыбались друг другу с разных концов стола. А между ними, смущенно уставившись в свои чашки с чаем и лишь изредка поднимая глаза на хозяина дома, притаились несколько гимназистов. Одного или двух из них Аня как будто бы узнала в лицо — наверное, они уже бывали на таких вечерах, хотя их имен девушка не запомнила. Ученики, которых Кривичи приглашали к себе, часто менялись: кому-то разговоры поэтов и их родных казались скучными, кому-то — слишком заумными, и, побывав на одном таком вечере, они больше не приходили. Зато вместо них за столом у сына Анненского оказывались другие — заинтересованные и безмерно счастливые оттого, что их пустили на такой «взрослый» вечер, где велись по-настоящему важные беседы. «Интересно, а почему Николая сюда не приглашают? — вспомнила вдруг Анна своего старого знакомого, который время от времени писал ей письма и хвастался своими новыми стихами. — Он ведь недавно целый сборник стихов издал! Может, дело в том, что он учится не очень хорошо?»