Великий князь Николай Михайлович, имея высокие придворные и воинские звания генерал-адъютанта, генерала от инфантерии, по специальному указу царя числился историком России. Была у него, однако, еще одна деятельность особого порядка, где он мог даже влиять на ход истории непосредственно, — великий князь последние шесть лет был, ну, что ли, адвокатом Англии при царском дворе. Конечно, его никто не вербовал и за эту работу ему не платили денег, он выполнял ее, что называется, по призванию и убеждению.
Сэр Джордж Бьюкенен познакомился с великим князем в Болгарии, когда был там послом, а Николай Михайлович приезжал в Софию с визитом к болгарскому царю Фердинанду.
Во время приема во дворце болгарского царя они уединились в стеклянной галерее, выходившей в дворцовый парк, и Бьюкенен заговорил с князем о величии России — страны, которая для многих в Европе является загадочным сфинксом.
— О, это давнее заблуждение Европы, — рассмеялся Николай Михайлович. — Наша страна огромна и сильна, но уменью жить нам следует учиться у Европы. — Великий князь, который казался на голову выше Бьюкенена, сверху вниз лукаво и выжидательно смотрел на собеседника: «Ну, что вы, сэр, скажете на это?» Он обожал легкий светский разговор, когда мог демонстрировать зрелость и самостоятельность суждений. Разговор с Бьюкененом доставлял ему особое удовольствие, князь боготворил англичан и обожал разговаривать по-английски.
— Увы, Европа не едина. И в ней есть всякое, — легко вздохнул Бьюкенен и добавил — Например, Франция с ее революцией, уничтожившей монархию.
— Я воспринимаю Францию только через французов, их грациозный язык, ее пикантную, но всегда душевную литературу и, наконец, умение французов жить весело, не отягощая себя проблемным глубокомыслием. Такая Франция мне глубоко симпатична… — Николай Михайлович сказал это весело, убежденно и продолжал — В отношении же крушения французского трона я скажу так: если русский всем своим существом создан для монархического образа правления, то французу, по его характеру, нужна республика со всеми ее вольностями.
— А что вы скажете о нас, англичанах? — спросил Бьюкенен, чуть склонив набок голову.
— О! Вы — это серьезность Европы, вас от французов отделяет не Ла-Манш, а совершенно другое свойство крови и ума.