В этот день Леденцов кончил работать по самой ёмкой версии — были проверены все подозрительные женщины города: судимые, лёгкого поведения, пьющие, тунеядки… Работа делалась для очистки совести, поскольку каждый инспектор знал, что этим женщинам дети не нужны — ни свои, ни чужие. Часов в девять вечера усталый леденцовский мозг вспомнил об одной непроверенной квартире; его усталый мозг о ней не забыл бы и на секунду, будь уверенность в успехе. Но приказ Петельникова есть приказ.
Чтобы скрасить дорогу, Леденцов купил пять жареных пирожков с капустой. Последний, пятый, он доел уже в полутьме лестницы, освещённой единственной лампочкой. Приметив бледную пуговку звонка, он утопил её с приятной мыслью о пирожках, которых всё-таки мало купил — восемь бы и все бы с мясом.
Дверь открыли так скоро, что приятная мысль о пирожках не успела пропасть — ну, хотя бы провалиться вслед за пирожками, — а лицо инспектора, по учению Петельникова, должно быть бесстрастно и бессмысленно, как чистый лист бумаги. Но во тьме передней никого не было.
— Давай, входи живей, — велел сухой голос из этой тьмы.
Леденцов послушно вошёл.
— Давай-давай, топай, — заторопил старушечий голос. — Чего опоздал-то?
— Служба, — на всякий случай разъяснил инспектор.
Сухие кулачки сильненько упёрлись в его спину, задав направление. Под их стремительным конвоем он миновал сумеречный коридор и вошёл в большую комнату, пасмурную от табачного дыма и тихого голубого света.
— Садись, уже кончается, — шепнула старушка, толкнув его на какой-то мягкий топчанчик.
Головы, разных размеров и на разных уровнях, кочками чернели там и сям. Лиц он не видел — они были обращены к телевизору, синевшему в углу, как распластанная прямоугольная медуза. Нешелохнутая тишина, казалось, ждала какого-то события, взрыва, что ли.
— Мама, его убьют? — спросил детский голосок снизу, с полу.
— Смотри-смотри…
Шла последняя серия детектива. Инспектор уголовного розыска — там, на экране, — поправил под мышкой кобуру и заиграл на пианино ноктюрн Шопена. Леденцов зевнул. Но инспектор уголовного розыска — там, на экране, — улыбнувшись красавице, у которой от ноктюрна Шопена раздувались ноздри, бросил клавиши, вырвал из кобуры пистолет и пальнул в рецидивиста, шагнувшего из-за бархатной портьеры. Леденцову хотелось пить — пирожки с капустой чувствовались. Седой полковник — там, на экране, — положил руку на плечо инспектора уголовного розыска — того, на экране, — и спросил: «Ну, теперь спать?» — «Нет, — ответил тот, на экране, — у меня билеты в филармонию…»