— Подстрелил он чего? — спросил Анатолий Иванович Беликова.
— Вроде бы матерого, только не нашли его…
— И не ищите: он матерого в уме подстрелил.
— Чего ты с ним сцепился? — спросил Болотов.
— А что он из меня придурка делает? Я морс из соплей сроду не потреблял. Терпеть не люблю этих городских, что мужичку сочувствуют…
— Утешающий господин, в рот ему дышло! — в тон Анатолию Ивановичу сказал Егор. Беликов, нахмурив толстые черные брови.
Я спросил Болотова, не видел ли он моего рыжебородого приятеля.
— Как же! — усмехнулся Болотов.
— Он что, охотился?
— Да, на кухне.
Ночью на базу прибыли два автобуса с охотниками, и на утренней зорьке мы с трудом отыскали свободный шалаш. Еще в темноте озеро озарилось вспышками выстрелов, но Анатолий Иванович скептически отнесся к этой жаркой пальбе.
— Балуются, порох тратят, не слыхать уток-то…
А он слышал даже пролет одинокого чирка в вышине.
Рассвет пришел навалом. Разом, без всякой постепенности, все вокруг загорелось, заблистало, вызолотилось, будто не с востока, а с четырех сторон света взошло по солнцу. Нестерпимо засверкала вода перед шалашом, и огнисто вспыхнула неподалеку от подсадной красно-коричневая голова селезня-белобрюшка. Похоже, что он прилетел еще затемно. Я долго целил в его жаркую, фазаньи цветастую красоту. Мушка ружья перебегала с белого надглазного пятнышка на кирпичную шейку, на серую, рябистую полоску, отделяющую шейку от зоба, на светло-багряный зоб. Дробь легла точно по цели.
Больше подсадок не было. Лишь крупный матерый селезень вмиг налетел на подсадную, уже наизготове, потоптал и ушел под ее прикрытием, низким, косым полетом…
Оставалось еще две зари, вечерняя и утренняя, — и конец охотничьему сезону! Анатолий Иванович предложил перебраться к нему, в Подсвятье, — поохотиться на Озерке. Оно тоже принадлежало охотхозяйству, но туда никто не ездит: уж больно далеко от базы. Я с радостью согласился. Не люблю, когда охота превращается в массовку, да и хотелось взглянуть на Подсвятье.
Нужно было договориться с рыжебородым. Теперь-то я знал, где его найти.
На крыльце кухни, перекинув через плечо суровое полотенце, мой друг старательно вытирал обеденные тарелки. Я сказал ему о предложении Анатолия Ивановича. Он промолчал, тарелка чуть повизгивала под нажимом его пальцев.
— Так поедешь?
Он предупреждающе округлил глаза, Из кухни вышла Глаша с горкой мокрых тарелок. Она глянула на меня исподлобья, поставила горку на колченогий столик, а сухие тарелки забрала с собой.
— Не поеду я, — решительно сказал приятель. — У меня тут дела…