— Да, — согласился Ивар, но сам он думал о том, что, если бы скинуть последние пять лет, он мог бы поспорить с Семеновым.
— Вы не находите, что у Нильсена есть нечто общее с Семеновым? Почему бы ему не перенять кое-какие элементы его стиля, например шаг на прямой? Да и вообще, этот плывущий шаг — подходит ли он Нильсену?
Все, что Лубенцов говорил, соответствовало многим мыслям самого Ивара. У Ивара было такое чувство, словно кто-то взял его сердце, как птицу, меж двух теплых ладоней, но затем ладони словно сжались, вызвав если не боль, то неудобство.
И он сказал почти грубо:
— Скажите, а вам… зачем все это надо?
— Что — это? — Чуть надменное удивление мелькнуло в тоне Лубенцова.
— Да вот с Нильсеном, — угрюмо пояснил Ивар.
На лбу Лубенцова лучами от переносья разошлись добрые морщины.
— Вы знаете, гитлеровцы оставили после себя не только руины. Во всем, чего они касались, пригасла жизнь. Поймите, мы не увидели у вас ни одного нового Стенерсена или Хорнсруда. Это — тоже от немцев. И это, конечно, временное. Но, по-моему, никто не будет в накладе, если мы сообща сократим это время. Как вы считаете?
— Да. Но ведь тогда мы вас побьем! — наивно воскликнул Ивар.
— Что ж, мы не боимся трудной борьбы, — спокойно отозвался Лубенцов.
Это было очень хорошо, очень душевно и очень человечно. Ивар теперь все понял и прочувствовал до конца. Случись подобный разговор до войны, он бы измучился куда больше, но теперь он был ко многому подготовлен. Хуже то, что эти слова требовали какого-то душевного знака, устанавливающего между людьми связь. Но Ивар всегда был тяжел и неловок, когда дело касалось таких вещей. И сейчас совершенно непроизвольно лицо его вытянулось и стало печальным. Покраснев от сознания своей неуклюжести и того, что гость мог принять это за холодность, он с усилием произнес:
— Вы очень хорошо говорите по-норвежски.
— Нет, я говорю плохо, — улыбнулся Лубенцов. — Я учил язык только для чтения спортивной литературы. У вас до войны издавалось много книг о спорте.
— А я вот не знаю русского… Правда, однажды я начал понимать этот язык…
— В самом деле? — радостно вскинулся Лубенцов.
— Да, по-своему… Но это очень личное. Простите… товарищ.
Ивару стало вдруг легко, как будто прорвалась какая-то плотина. Две вещи, которые больше всего нужны человеку, вернулись к нему: доверие и цель.
— Вы не хотите прогуляться? — спросил он Лубенцова.
— К Нильсену? — улыбнулся тот, берясь за шляпу.
— Я скоро вернусь! — крикнул Ивар громко, чтобы Дагни услышала его в другой комнате.
Дагни услышала, и слабая, словно заблудившаяся улыбка всплыла на ее лице. Может быть, он вернется очень скоро, но она знала, что снова потеряла своего мужа, снова властно забрало его горячее мужское дело. Ее праздник кончился, начинались будни. Она вздохнула тихонько, как птица, и покорилась.