Иосиф поехал в подвалы жандармерии, а Варешка с майором Катанским – новым заместителем Киприяна Фаустиповича, остался проводить в усадьбе обыск. И так это у них неряшливо получилось, что они, случайно опрокинув подсвечник, устроили небольшой пожар в кабинете. Пламя быстро потушили, но некоторые бумаги пропали безвозвратно. Те, что касались Захария Цыбульского, конечно.
— Цыбульский? — надул щеки майор. — Тоже, поди, поляк и злодей?
— Может и поляк, Константин Петрович, — нашелся Варешка. — Только этот поляк наш. Правильный. Свой, сибирский поляк.
— Ну, смотри, коли так! — погрозил пальцем Катанский и «не заметил», как «сгоревшие» бумаги переместились в карман Иренея Михайловича.
А на следующий уже день, правление единственного в крае банка, председателем которого был Тецков, отозвало вексель Лавицкого. У Дмитрия Ивановича тоже были в городе недоброжелатели. Управляющему пришлось потребовать у компаньонов-портостроителей обеспечения на уже истраченную сумму. А откуда бы им это самое обеспечение взять? Пароходовладельцы всю зиму платили людям жалование, а прибылей не имели. Да еще перед открытием навигации следовало машинам профилактику делать, а это опять расходы.
Нашелся бы кто-нибудь смышленый, подсказал бы матерым купцам, что можно ведь и к Гинтару Теодорсовичу обратиться, тот охотно давал деньги в кредит, под обеспечение долями в бизнесе. Но оба были раздражены навалившимися неприятностями, заподозрили компаньона в несостоятельности, и успели наговорить друг другу гадости. Ладно хоть догадались отложить раздел имущества до возвращения третьего инвестора – меня. И пока остановили работы в Черемошниках. Дети в песочнице, едрешкин корень!
Конечно же, жандармы, в свете этаких-то событий, вовсе не горели желанием закрыть «польский» клуб мадемуазель Бутковской, и Стоцкому не оставалось ничего более, как всерьез приняться за нигилистов. В это время как раз господа Потанин и Ядринцов испросили дозволения в Томском губернском правлении на проведение цикла лекций красноярского учителя Серафима Шашкова. Фризель радостно перепоручил полицмейстеру проведение цензурной экспертизы, и, на всякий случай, отправил в Санкт-Петербург телеграмму.
И тут я нанес новый удар. В губернскую столицу доставили столичные газеты со статьями, посвященными моему докладу в Императорском вольном экономическом обществе. Естественно я понятия не имел, о чем именно собирался говорить гость из Красноярска. В памяти о самом его, Серафиме Серафимовиче Шашкове, ничего не сохранилось, но конспекты, по которым должен был читать лектор, удивительнейшим образом совпали с тем, чем я развлекал обывателей в Николаевском зале столичной магистратуры. Стоцкий уже было собирался поставить свой автограф под дозволением, но не успел. Его вызвал к себе Павел Иванович, и продемонстрировал депешу от губернатора. Фелициан Игнатьевич начал понимать, что окончательно запутался, и вообще ничего не понимает, из того, что в этом чудном городе происходит.