Писарь громко читал пространный приговор, в котором перечислялись все вины, приводились и мотивы решения. Уголовный суд признал трех главнейших и опаснейших бунтовщиков и зачинщиков, а именно: Весельчака из Кленеча, Грубого из Драженова и Яна Сладкого из Уезда заслуживающими смертной казни, но его величеству императору, по милосердию своему, угодно было повелеть, чтобы только один из них был предан казни, вследствие чего суд, поскольку упомянутый Криштоф Грубый умер естественной смертью, решил, чтобы смертной казни через повешение был предан Ян Сладкий из Уезда, по прозвищу Козина, каковое решение достославного уголовного суда основано на том, что названный Сладкий, он же Козина, является весьма красноречивым, а следовательно и крайне опасным и к тому же наиболее закоренелым бунтовщиком, так как он не пожелал просить помилования…
Ганка уже не слыхала последних слов. При первом упоминании о смертной казни она стала дрожать, как осиновый лист, как больной в лихорадке. Но когда глашатай произнес имя ее мужа, вскрикнула и как подкошенная рухнула наземь.
Чтение на минуту прервалось. Все столпились вокруг несчастной жены осужденного. Женщины начали причитать, с их жалобными воплями смешивались крики Павлика и Ганалки, рвавшихся к лежащей без чувств матери.
Искра Ржегуржек приподнял Ганку, одна из соседок помогла ему, и вдвоем они отнесли несчастную женщину в ближайший дом, чтобы привести ее в чувство. За ними, еле передвигая ноги, шатаясь, плелась старая Козиниха. У нее рябило в глазах, шею и грудь ей сводила судорога: она не могла облегчить себя ни криком, ни плачем; она была совершенно сражена неожиданным ударом.
Писарь продолжал читать перечень свирепых кар. Весельчак избежал петли, но был осужден на десять лет крепости в Комарно, скрывшийся от суда Брыхта — на два года каторжных работ в Рабе, Сыка и молодой Шерловский — на год строгого тюремного заключения каждый. Остальные приговоренные судом, а таких было много, монаршей милостью освобождены от наказания.
Ламмингер был так уверен в устрашении и укрощении ходов, что послал писаря с приказом и мушкетера-барабанщика без всякой охраны. И действительно, ни один кулак не поднялся в ответ на свирепый приговор, и панские глашатаи удалились без помех, не провожаемые даже выкриками. Одни, точно окаменев, глядели им вслед, другие же обрели голос и облегчили себе душу негодующими возгласами, когда всадники были уже далеко.
Но большинство поспешило к дому, куда отнесли жену Козины. Женщины плакали, да и мужчины не скрывали волнения. С болью в сердце смотрели все на молодую женщину, медленно возвращавшуюся из глубокого обморока к страшной действительности. Некоторые, впрочем, не дошли до горницы, а остановились на крыльце, где сидела на ступеньках старая мать Козины. Она сидела с опущенной головой, глядя в одну точку, не видя и не слыша, что происходит вокруг.