На этот раз, кажется, не поможет даже если пробежать сломя голову через весь театр. Увидеть, как тащит огромный ворох платьев с кружевными оборками и униформу на плечиках костюмерша тетя Таня и как несет тяжелый фонарь-пистолет осветитель Ваня.
И услышать, как в курилке актер Боякин, похожий на богатыря с кудрявыми волосами, выдыхая дым, говорит про Сэма: «Хорошо, что скоро — наконец-то приличные роли освободятся».
И споткнуться на мраморной лесенке, и уронить папку, и расшибить коленку — до синяка.
Эскизы разлетаются, белыми птицами упархивают вниз и в сторону, летят в углы, а Сашок их ловит, будто это ее ручные птицы. Словно она все время где-то тут поджидает и выскакивает, когда ее не ждешь. Обычно-то мне все равно, но когда лежишь как идиот на лесенке и саднит колено — бесит.
— Ты что, меня караулишь?
— Дурак, что ли? Я тебе помогаю, скажи спасибо, а не будь свиньей!
— И все-таки ты свинья, — подытожила она, когда мы вышли из каморки художников, которая под самой крышей — из узенького окна видать парк и книжный магазин, и Елоховскую церковь вдали.
У маленькой дверцы, через которую, пригнувшись, можно по тайному коридору быстро пройти в фойе и в зрительский гардероб, откуда — два шага до кабинета Олежека, стояли все: Калинкин-Поп Гапон, тетя Света, мама и папа, Боякин, папа Сашка и все остальные.
И Сэм.
— Это же просто пойти и выяснить! — говорил Сэм. — Просто спросить! Чего стоит?
— Вот ты сам и выясняй, — басил Поп Гапон. — Ты и спрашивай.
— Тебе легко смелого играть, — издевательски сказал Боякин, — тебе это ничего не стоит, конечно, ты умотаешь скоро. А нам тут с ним, — он кивнул в сторону кабинета Олежека, — дальше оставаться.
Сэм сжал губы, развернулся и толкнул низкую дверцу. Нагнулся и шагнул в тайный коридор. И все они — и Поп Гапон, и Боякин, и тетя Света, похожая со спины на девочку, и актриса Винник, и толстый, как колобок, Тимохин, и все-все — стояли и смотрели, как он уходит.
Потом в коридор шагнула мама. И папа. И папа Сашка. И больше никто.
Дверь, пружиня, закрылась мягко, въехав в поролон, которым оклеен проем.
— Газуй! — прошипела Сашок мне в ухо. И мы газанули.
Будто бы если мы побежим быстро, Лёлика оставят в театре.
Дверь в кабинет Олежека открыта. И видно, что Олежек стоит за столом, словно отгородившись им от Сэма и от мамы с папой, и от папы Сашка.
— Ничего, ничего не могу сделать, малыш, — почти жалобно говорил он. — Я меж двух огней, понимаете?
Колокольчиков поднимал куцую бровь, и глаза его от этого становились совсем прозрачными.
— Мы же тут все свои. Малыш, ну пойми, меня попросили оттуда, — он кивнул на потолок, словно там кто-то жил, — пристроить их сына. Что я могу сделать?