— Куклы сломались! — орала Сашок, словно ненормальная, и, давясь смехом, бежала по коридору.
— Куклы сломались! — вторил ей я.
— Куклы сломались, — булькнула она в последний раз куда-то в толстый живот актера Тимохина, врезавшись в него у мужских гримерок.
— Что ты кричишь? Что сломалось? — недоуменно спросил Тимохин.
И тогда мы вдруг пришли в себя, опомнились от счастья, и я пробормотал:
— Там. Все-все куклы вдруг сломались, — и кивнул в сторону кукольной комнаты.
— Так не бывает, — сказал Сэм и внимательно, очень внимательно посмотрел на меня.
А я готов был сквозь землю провалиться — я вдруг только сейчас понял, что он может подумать про меня.
Театр забормотал, заговорил, затопал и зашелестел. Он переговаривался на разные голоса, он хлопал дверями, поскрипывал форточками, рычал ступенями и тонко смеялся железными переборами лестниц. Двери в гримерках трещали и хлопали, все словно решили бежать марафон и без конца носились туда-сюда.
— Вот так всегда! — рокотал Поп Гапон и мял бороду в руке. — Паны дерутся, а у холопов чубы трещат!
— Ё-моё! Ё-моё! — возмущенно повторял старенький актер Султанов.
— Ничего, сыграем так, — бодрился Сэм.
— Что? — тонко покрикивал Боякин. — Что? Болванками играть? Где? Где это видано — чтоб болванками?
— Пора на пенсию, — глубокомысленно тянула прокуренным голосом актриса Винник.
А тетя Света просто молча мешала сахар в чашке, так что казалось, ложка сейчас разнесет чашку на кусочки. Только звона было совсем не слышно — так все орали.
— Дурдом! Кранты! Бардак! — трагически вскрикивал папа и бегал в коридор курить. — Только в этом театре такое и может быть! Только в этом! Помяните мое слово! Везде театры как театры, а тут бардак. Бардак!
— Надо отсюда валить! — орал Тимохин. — В приличный театр!
— А тебя туда звали? — прищурилась мама.
— Ну это я так… в принципе, — сразу стушевался Тимохин.
Прибежал Филипп — и казалось, и без того короткие волосы на затылке у него стояли дыбом. Шагнув в кукольную комнату, он метался от одной куклы к другой, разглядывал ваги и ощупывал гапиты.
— Точно. Сломаны, — процедил он сквозь зубы и уставился на Сашка.
— Чего смотришь? Отвали, козлина, — беззлобно огрызнулась она и отвернулась, чтоб не видеть, как он ее гипнотизирует.
Нелепым катерком двигал по коридору Олежек. Он нервно загребал ногами, как ластами. Лицо его было совсем белым, а глаза выцвели еще больше и стали совсем прозрачными.
— Ну что? — кинулся он к Филиппу и схватил его за рукав.
— Что-что, — хмуро отозвался Филипп, — все куклы сломаны. Те, что сегодня заняты в спектакле — тоже.