— И передай, что мы все его просим, — подытожил папа. — Просто все!
Театр совершенно точно проснулся. Он будто бы танцевал под никому не слышимый джаз, и хотелось танцевать вместе с ним, прищелкивая пальцами и подпрыгивая.
Мы, конечно, тоже увязались ехать к Лёлику.
— Бежим на метро! — бросил нам Сэм, засовывая в сумку бумагу с приказом о восстановлении Лёлика в должности с крючковатой подписью Олежека. — Так быстрее!
Еще не начало темнеть — и еще, конечно же, есть время, чтобы чинить кукол.
Я дотронулся до колена бронзового летчика в теплом комбинезоне внизу, на «Бауманской», чтобы все получилось и Лёлик насовсем вернулся в театр.
Сэм все время улыбался чему-то внутри себя. Мы с Сашком стояли, прижавшись носами к стеклу вагона, на котором написано «Не прислоняться». Кто-то стер пару букв, и получилось безграмотное «Не писоться» — не для нас написано, конечно же, мы смотрели, как бегут мимо сплетенные провода, превращаясь в диковинных змей, как мерцают одинокие лампы, и старались угадать в бархатной тьме, пахнущей углем, таинственные станции и заброшенные тоннели.
И вдруг я сказал — наверное, надеясь, что Сашок ничего не расслышит в шуме и свисте, с которым поезд проходил тоннель:
— Они называют меня педиком. Потому что я не целуюсь с девчонками.
Она отстранилась, и на стекле растаяла лужица пара, медленно исчезла, словно кто-то сдул ее со стекла. Покосилась на меня, буркнула что-то — мне показалось, что она сказала «разберемся», — и снова прижала лоб к стеклу. А потом приложила к стеклу и руки — словно закрывалась ото всех. И на ладонях ее, наверное, были видны линии — как бесконечные сетчатые дороги…
— Нет, — покачал головой Лёлик, — ушел так ушел.
— Я боялся, что ты не захочешь, — вздохнул Сэм, — они даже приказ сделали — смотри.
И он вытащил из сумки приказ с подписями и печатями.
Но Лёлик все равно качал головой — «нет».
— Нет. Меня выкинули, как сломанную куклу.
— Ну Лёлик! — уже совсем безнадежно проговорил Сэм. — Они все, все до последнего актера просили передать, что просят тебя вернуться. И даже Филипп.
— Не надо было выкидывать, — сурово поджал губы Лёлик, — тогда бы и просить не пришлось.
И вдруг меня прорвало.
Я заговорил — и не мог остановиться.
Про то, как мы сидели с Сашком в кукольной комнате над чертежами, как боялись ломать кукол — и как боялись не ломать.
Как просили у них прощения.
Как стояли на пороге кукольной комнаты, когда вокруг защелкало раскалывающимся орехом.
Как театр потом танцевал джаз — и даже про летчика на «Бауманской», которого я погладил по коленке, на счастье.