И тянулось так два лета. Медведь за это время унес еще три дуплянки, с полдесятка дымокуров, выломал широко вокруг пасеки все гнилые пни. Видя, что дедушка часто возится с дымокурами и деревянным гнильем, он, знать, думал и в них отыскать мед.
Дедушка похудел и потемнел лицом от недосыпа и думы, как избыть медвежью напасть. В конце второго лета дедушка вдруг начал светлеть и повторять веселей прежнего:
- Уладим ужо. Уладим мирком да ладком.
Я попробовал выспросить, что он придумал, но дед оборвал меня:
- Учись ждать. Торопятся только блох ловить. Ужо.
В ту осень я поступил учиться в соседнее село и не мог видеть всего, что делал дедушка. Он съездил в город, привез с чем-то бочонок и спрятал его в омшанике. Перетаскал туда же на зиму все ульи, кроме одного, и сказал про этот улей: "Пожертвую его медведю". Затем долго возился с этим ульем. Почему-то перевел Жучку из пчельника в деревню, во двор, посадил на цепь. И наконец объявил:
- У меня все, дальше ваш черед.
- Что надо, дедушка? - мы подскочили к нему.
- Глядеть ужо во все глаза на последний улей. Когда увидите медведя бегите ко мне. Но без крику, без шуму.
Это так заинтересовало и малых и больших, что вся наша семья оставила на произвол домашний скот, птицу, огород и уперлась глазами в улей. Дедушка сел на скамеечку у ворот.
Вскоре показался медведь. Шастает спокойно, как хозяин, на всех четырех лапах, прямо к улью. Мы все подскочили к дедушке:
- Теперь нам что делать?
- Глядеть тихо.
- А можно поближе?
- Пока рано. Ужо.
Медведь обнял улей, вынес из огорожи, положил наземь, нетерпеливо запустил лапу в дупло, потом быстро выдернул и жадно сунул себе в пасть. С лапы капало что-то темноватое, но, видимо, совсем не то, что ожидал медведь. Он выдернул лапу из пасти, замотал головой, зарычал сердито.
- Дедушка, можно ближе? - взмолились мы.
- Ну, пошли, - согласился он.
Мы остановились так, что было хорошо видно и медведя и улей. Зверь, либо не чуя нас, либо не желая обращать внимания, раз за разом запускал в улей лапу, как можно глубже, по самое плечо, скреб там когтями. Но вместо меда неизменно доставал смолу. Аизнув ее, он начинал плеваться, трясти головой, лапами, вытирать их о грудь, о бока. Но смола не стряхивалась, не вытиралась, а только расползалась шире, на морду, на шею, на все тулово.
Медведь рассвирепел, разорвал улей надвое, сунулся мордой в одну половинку, потом в другую - везде была смола. Она залепила медведю глаза. Он принялся вытирать их и залепил еще сильней. Тогда в ярости он кинулся на траву, засыпанную осенними опавшими листьями и всяким лесным мусором, тер лапы, морду, валялся с боку на бок, с брюха на спину. Мусор и листья густо, пестро облепили всю медвежью тушу. Зверь стал смешным чучелом. Уморившись и окончательно ослепив себя, он медленно, ощупью побрел в свой лес.