-- Геннадий Яковлевич, и в самом деле, лучше обождать. Пусть домоется.
-- Ее не переждешь,-- хмуро обронил тот и повернул назад. Алексей опустился перед дверью на широкий, щелястый чурбак.
-- Борисенкова? Евдокия Семеновна? Я правильно называю?.. Заявительница?
Из-за двери послышался смешок.
-- Розыском, Евдокия Семеновна, теперь занимаюсь я. Моя фамилия Валяев. Из прокуратуры района.
-- Слышь, миленький? -- дверь скрипнула и в образовавшуюся щель пошел изнутри ядреный банный дух.-- Венички висят, вона на перекладинке... Не подашь ли?
На еловой жерди через весь предбанник были подвешены попарно сухие березовые веники. Алексей усмехнулся, однако ж отказывать в такой пустяковой просьбе было неловко. Ослепительно белая, гибкая рука приняла у него пару веников, сверкнул в притворе лукавый глаз.
-- Сам-то чего не заходишь?
Он рассмеялся, сел на свой чурбак.
-- У нас это называется "злоупотребление служебным положением в корыстных целях".
-- Ай-ай, страсти какие! Даже в бане у них не моются, начальство не пускает?
Алексей вдруг понял, что с Евдокией Семеновной, развеселой сожительницей Суходеева-старшего, говорить возможно только в игриво-кокетливом тоне, иначе не получится, она попросту не умеет.
Вон, щель какую оставила. Ну и ну!
-- Дуся Семеновна, у тебя баня не выстынет?
-- Так а чего делать-то, коли не идешь? Через дверь кричать?
Резон в ответе был. Хотя двусмысленность положения, кажется, доставляла развеселой Дусе немалое удовольствие.
-- Я с вашими соседями сейчас разговаривал,-- начал Алексей, тоже принимая игривый тон.-- Говорят, вы жутко страстная женщина, даже пальцы можете откусить, если в страсть войдете.
-- Кто говорит-то? Это мерин толстый, напротив, что ли?
-- Ну... да, в общем.
-- Вот, скажи, паразит! Сам целый год за мной от Нинки воровски ухлестывал. Ладно, думаю, лешак с тобой. Убудет, что ли? Шарилась, шарилась у него под пузом-то, а там ничегошеньки нету. Все салом заплыло и травой заросло. Осердилась тогда. Иди, говорю, отсюда, глобус рыжий, и чтобы глаза мои больше тебя не видали. Еще Нинке рассказала. Ты, говорю, присматривай за своим, проходу паразит не дает.
-- Значит, сосед напраслину сказал? Про пальцы?
-- А то нет? Сбрехал паразит, в отместку.
-- Ну, допустим. А у Суходеева, сожителя вашего, что с рукой?
Дуся вдруг расхохоталась, да так заразительно, что тазы начали между собой перезвякивать.
-- А я-то думаю, чего ты такой напуганный? Никак не зазову. Боишься, кабы не откусила чего?
-- Да. Страшновато, пожалуй.
-- У него как с рукой-то получилось? -- отсмеявшись, начала Дуся.-- Он когда с Люськой со своей расплевался вконец, запил сильно. Тогда еще на лесовозе работал, а тут рейс не в рейс каждый день пьянка у него. Два раза перевернулся с машиной, машину угробил и сам чуть не убился. Его за это в слесари определили гайки крутить. В позапрошлый год, осень уж была, заморозки ночами, два шага до дому не хватило, упал чуть не в лужу, да так и уснул. Утром просыпается, а руку левую никак из лужи не вытащит. Вмерзли пальцы, черные сделались. Так со льдиной на руке домой пришел. Взял дурак топор и три пальца... вон на чураке, где ты сидишь, разом себе оттяпал. Да один, говорит, лишний прихватил, не разобрал с похмелюги.