— Это современная проза, — шамкал лысоватый старик, перепутавший на юбилее имя Авдея Каллистратова. — Настоящая, современная литература». Он многозначительно замолчал, давая понять, что вкладывает в свои слова больше того, что представляемые авторы еще живы.
— Мы оценивали только текст, — вертел змеиной головкой критик, приезжавший к Авдею Каллистратову на дачу. — Только художественность и мастерство.
В зале сосредоточенно молчали, ожидая объявление победителя, но в жюри все тянули и тянули. Невзирая на нетерпеливый скрип стульев, говорили о великой силе искусства, возрастающей роли слова, при этом каждый из выступавших не преминул напоминать о себе. Авдей Каллистратов равнодушно обводил взглядом зал, механически кивал, замечая знакомые лица. Он вполуха слушал привычные речи, изредка аплодировал, а сам думал о том, почему всю жизнь писал, бог знает о чем, но не о том, каким увидел мир, в который пришел, и теперь его впечатления останутся тайной, которую он унесет с собой. Оставить слепок своего времени — может, в этом было его предназначение? Может, для этого он и родился? Когда до него дошла очередь выступать, он долго молчал, перебирая пальцами провод от микрофона.
— Говори же, — с недоумением толкнули его в бок.
— А что говорить? — хрипло произнес он. — Что вы лжете? Что мы все здесь мертвые души?
Динамик разнес его слова по залу, и, когда Авдей Каллистратов, обхватив голову, шел к двери, стояла гробовая тишина.
Человека под ником «Раскольников» звали Захар Чичин, и он был наемным убийцей.
«Жена и дети считают меня бизнесменом, — писал он. — У меня, действительно, есть сыскное агентство, и, служи я государству, то числился бы героем. Такие есть во все времена — в конце концов, люди всегда сводят счеты, как Каин с Авелем, а я лишь оружие, которое выбирают. Может ли оно быть виноватым?»
С аватары Захара Чичина смотрел окровавленный топор, а на его личной странице значилось:
«Родион Романович Раскольников, год рождения: 1866, религиозные взгляды: «Бог — это дьявол», политические — «право имею».
«О законе говорят, когда хотят запугать, — продолжал он. — К совести взывают, чтобы ослабить. Куда плывет наш корабль? Мы рождаемся, влюбляемся, стареем, из трюма стремимся на палубу, а потом умираем. Тогда нас выбрасывают за борт. Мой дед погиб на фронте. Бабка оплакивала его в одиночестве, не получив за него пенсии. А сейчас правят внуки тех, кто не воевал, кто пас в горах овец или сидел в лавке. Зачем им чужие предки? Мой отец честно трудился, а к старости не скопил на больницу и умер, потому, что ему не сделали операцию. Все каюты на корабле открывает золотой ключик, а как его достают — спросу нет. Но больше рта не проглотишь, больше желудка не переваришь, и лишнего я не беру. Искать меня бесполезно, я пользуюсь разными Интернет-кафе, а живу в далекой стране, так что мои дела вас не коснутся.