Нам прокричали «До-сви-да-ни-я!!». Два гражданина с портфелем помахали нам руками, пообещали стать спонсорами и пошли в буфет допивать. Потом они ещё раз синхронно помахали нам руками уже из окна буфета. Потом я их видел у выхода. Они обнимали, перепачканную шоколадом Верку и пили шампанское из горлышка. При этом были протокольно серьёзны и не выпускали из рук свой атташе-кейс.
На часах было одиннадцать с копейками.
Как мы попали в самолёт, не понимаю. Я очнулся, когда уже поднимали рамку трапа.
Во мне всё пело. Я любил этот край, я любил Одессу, я совершенно точно знал, что больше нигде на свете ничего подобного произойти не может в принципе. Нигде! Только в Одессе. Здесь всё решалось само собой, как-то легко и весело, но обязательно с серьёзным лицом. И я готов был выпить немедленно за великое и вечное Одесское – «Это проблема? Ой, я вас умоляю! Вот когда у Двойры родился чёрный мальчик, это была проблема!..»
Подошёл командир, козырнул, спросил все ли на борту и можно ли взлетать. Я пересчитал народ. Вся группа была тут. Все девять человек. Я кивнул командиру и на всякий случай пересчитал еще раз. Ошибки не было. Ровно десять. Я еще раз пересчитал. Стало одиннадцать. Когда счёт дошёл до двенадцати, я плюнул, пошёл по проходу и встал впереди, привалившись спиной к пилотской кабине. Яковлев, наверное, был очень хороший авиаконструктор. Дальновидный. Если бы тут не было металлической дверцы, я бы сейчас упал задницей на пилотов, травмировал бы бортмеханика, повредил бы всю аппаратуру, и мы бы никуда бы не улетели.
– Так! – сказал я. – Пристегнуть привязные ремни, не курить, убрать из прохода Барсукова! Лёха, сними Вадика с Юлькиных колен! Лена, кончай пить! Карен, оставь Наташку в покое! Угомонитесь! Часа через три-четыре будем в Москве!
Группа трезвела на глазах. Они смотрели на меня в полном оцепенении, понимая, что я впал в буйство и спорить со мной сейчас опасно. Они вообще не понимали ничего. Только сейчас до них дошло, что мы все сидим в самолёте и что он сейчас взлетит.
Я вернулся обратно и уселся рядом с Маринкой.
– Маня! – сказал я гордо. – Ну, что я говорил? Я дарю тебе этот самолёт, Маня!
Глаза у неё от удивления, как и у всех, были величиной с блюдца, но они сияли!
Я тут же решил сотворить ещё что-нибудь сногсшибательное, но не успел. Мы взлетели. За это нельзя было не выпить. И мы выпили. Потом крикнули «Ура!» и выпили еще! И тут до меня дошло, что нас действительно больше, чем было. Дошло, потому что раньше двух бутылок хватало ровно на всю группу, если, как говорил Николаич, по «чуть-чуть». Этот было многократно проверено лично мною – ровно по сто двадцать пять грамм на восьмерых. Себя я не считал. А тут не хватило, хоть убейся! То есть, кроме нас пил еще кто-то! А это было последнее, больше не было ни капли! Я ещё раз оглядел всех и ужаснулся.