Во время съемок на мне были надеты черные шелковые чулки, державшиеся на поясе с оборочками, а поверх этого я накинула взятую напрокат норковую шубку. Перила были установлены на фоне «старинной» деревянной обшивки. Я уселась на перила и позволила шубке широко распахнуться. Одна моя нога была согнута в колене таким образом, чтобы не показывать слишком много, потому что снимки должны отличаться хорошим вкусом. Но даже с такой позой на них было видно достаточно.
Клайв раздобыл пару входных билетов на галерею для публики в палате общин. Там предстояли горячие дебаты по поводу изменений в законе о социальном обеспечении, которые затруднили бы замужним женщинам поступление на работу. С докладом должен был выступать Леонард Хокберн. Да, тот самый Леонард Хокберн. В то время ему было всего тридцать два года, а он уже стал помощником министра по вопросам социального обеспечения, что было совсем неплохо.
Хокберн славился репутацией яростного сторонника мужского шовинизма. Он не верил в равноправие полов и говорил об этом громко и часто. Леонард считал, что женщины должны заниматься домом и воспитывать детей. Естественно, все феминистки ненавидели его. Меня он тоже иногда возмущал, однако его внешний вид возбуждал во мне любопытство. Он был сложен, как буйвол: тяжелые плечи, мощная шея и коренастое, мускулистое тело. Лицо у Хокберна было грубой лепки, но по-своему довольно привлекательное.
В тот день я одевалась особенно тщательно. Поверх черных чулок и пояса с резинками я надела мягкое шерстяное платье и закуталась в норковую шубку. Мы с Клайвом заняли места в первом ряду на галерее для публики, и я начала исполнять задуманное. Застегнув шубку на все пуговицы до горла, я втянула руки внутрь, превратив шубку в подобие палатки, и расстегнула платье. Шубка была на несколько размеров больше, чем нужно, так что сделать это было проще, чем может показаться. Потом я спустила с себя платье и, подняв его с пола, сунула в сумочку.
Начались жаркие дебаты. Наконец на трибуну поднялся Леонард Хокберн, чтобы сказать свое веское слово. Он говорил красиво и гладко, глубоким, мужественным басом, но нес страшную чушь!
— Мы зашли слишком далеко, — говорил он, — позволяя женщинам отодвигать дом и семью на второй план. Пора бы сказать им: «Ваша семья нуждается в вас. Вы должны подумать над тем, что означает быть женщиной, и в полной мере использовать то, что имеет только женщина…»
Это был самый удачный момент. С гулко бьющимся сердцем я поднялась с места, распахнула шубку и уселась на перила, окружавшие галерею, именно так, как я делала для снимков. Затаив дыхание, я ждала реакции.