— Не считайте меня противным животным.
Роджерс рассмеялся, подошел и оперся на подоконник рядом с ним.
— Никто не может быть противен в подобный день.
Окно выходило в сад колледжа. Лужайка была залита солнечным светом за исключением теневых пятен от двух цветущих каштанов. Свежие голоса девушек раздавались в спокойном воздухе; слабые звуки рояля слышались из квартир серой громады, равнодушно высившейся в тени с левой стороны.
Оба они долго стояли молча рядом — Рейн, опираясь на локоть и выпуская большие клубы дыма, которые кольцами лениво расходились в тихом воздухе, Роджерс — с заложенными назад руками.
— Нас можно признать счастливыми, — заметил последний задумчиво. — Наша жизнь…
— Да, напоминает иногда счастливую мертвую страну, — прервал Рейн, — или напоминала бы, если бы не мешали.
— Я этого не вижу, откликнулся другой. — Свободная жизнь ученого не похожа на смерть… Прелесть ее в полном слиянии монастырского уединения с чем-то идиллическим. Здесь, например, — и он махнул тонкой рукой: — Арден без его неудобств.
— Боюсь, что я не способен так отдаваться созерцанию, как вы, — заметил Рейн с улыбкой, — и идиллическое всегда поражает меня какой-то пустотой. Я никогда не укладывался под дерево с тем, чтобы читать Теокрита. Я предпочитаю читать Рабле у камина.
— По-моему, Четвинд, вы неблагодарны. Где, кроме Оксфорда и пожалуй, Кембриджа, будет к вашим услугам такая обстановка? И не одна обстановка, а тонкий дух ее? Она мне кажется насыщенной мыслью. Мы так привыкли к ней, что недостаточно ценим окружающие нас превосходные условия для развития всего того, что есть духовного в нас — в стороне от „суетных путей людей".
— Если хотите знать мое мнение, то „суетные пути людей" гораздо лучше для нас, — возразил Рейн. — Я разумею настоящих людей, а не искусственных, — прибавил он с улыбкой и некоторой тщеславной мыслью.
— Да, но без этого тихого убежища — этих серых стен, холодных монастырей, мирной прелести комнат, подобно этой, глядящей в великолепные безмятежные сады.
— Не знаю, — сказал Рейн. — Несмотря на любовь свою к Оксфорду, я по временам дышу более свободно вне его. Во всем этом слишком много показной интеллектуальности. Если вы знаете, что вам придется провести всю жизнь здесь, вы быстро начинаете смотреть на себя, как на представителя высшей, новейшей культуры, сосредоточенной в колледже… Многих это погубило.
— Но, дорогой Четвинд, — запротестовал Роджерс, — существует разница между любовью прохаживаться по уединенным садам знания и интеллектуальным чванством.
— Несомненно. Но не всякий способен добросовестно там прохаживаться. Опасность заключается в том, что вы наталкиваетесь тут на другого, который делает то же самое. Тогда вы соединяетесь и сообща начинаете говорить о том, как это великолепно, приглашаете третьего, могущего разделять эти чувства, и продолжаете любоваться собою, как высшими существами, одаренными умозрительными способностями. В конце концов, следуя современному инстинкту, вы превращаетесь в акционерную компанию „прохаживающихся по садам знания", что уже является проклятием.