Эти соображения промелькнули у Рейна в голове, когда он сел за свой рабочий стол, чтобы закончить до обеда небольшую работу в маленькой комнате, служившей ему убежищем куда допускались только кандидаты на ученую степень в экстренных случаях. Обставляя первую приемную комнату Рейн считался со вкусом и удобствами приходящих, но здесь он хранил то, что ближе соприкасалось с его личной жизнью. Продолжая писать, он взял левой рукой разрезной нож из слоновой кости и прижал его к лицу.
Он остановился, задумавшись, посмотрел механически на нож и погрузился в мечты среди бела дня. Этот кусок слоновой кости вернул его к давно минувшему времени… к тем дням, когда он только становился мужчиной.
Он вздрогнул, бросил перо и прислонился к спинке кресла; тень серьезного раздумья мелькнула на его лице.
— Тогда действовал юноша, — произнес он вслух. — Как поступит взрослый мужчина? Если это безумие так же серьезно… как то…
Через несколько минут он хлопнул обеими руками по кожаным ручкам кресла.
— И то, и другое равноценно… так должно быть… я готов поклясться в этом! А потому здесь нет ничего особенного.
Он отбросил в сторону незаконченную работу и взял лист почтовой бумаги из ящика…
— „Милая Нора, — писал он, — я боюсь, что вы можете ложно истолковать мою сегодняшнюю чепуху.
Не воображайте, что я замышляю нечто до такой степени идиотское, как отправиться в поиски за женой. Не забывайте, что их две и что в этом мое спасение. Если вы не прочь прокатиться в Женеву и явить собою третью притягательную силу, вы сможете совершенно успокоиться насчет безопасности
Вашего любящего кузена
Рейна Четвинда"
Бросив письмо в почтовый ящик, он почувствовал успокоение и вернулся к своей работе.
Но на следующее утро он получил письмецо от миссис Монтейс, которое с раздражением разорвал на клочки и бросил в корзину.
Оно гласило:
„Милый Рейн! Мужчины так забавны. Я смеялась над вашим письмом до слез.
Ваша любящая кузина
Нора Монтейс.
Это показывает, что женщина готова судить о вас по образчику, тогда как вы сами колеблетесь, имея в своих руках весь материал".
С момента взаимного разоблачения отношения между Екатериной и Фелицией подверглись изменению, не менее заметному от того, что оно было весьма тонко. Это было неизбежно. В самом деле, Фелиция страшилась первой интимной беседы с Екатериной так же сильно как и приезда Рейна. Но подобные вещи бесконечно проще, чем мы склонны представлять себе, ибо привычка властвует над человеческими отношениями. Часы, проводимые ими вместе, в начале внешне проходили так же приятно, как и раньше. Но Екатерина была более сдержанна и в разговоре ограничивалась, насколько возможно, событиями повседневной жизни, а Фелиция, держась настороже, потеряла кое-что в простоте своих манер. Однако, незаметно они стали отдаляться друг от друга и меньше встречались. Склонность неправильно судить об Екатерине явилась естественным последствием неблагородного чувства, которым проникалась девушка. Редкие выражения чувств или мнения, которые допускала Екатерина, вместо того, чтобы вызывать сочувствие к ней, будили в Фелиции неосознанные инстинкты соперничества. Она все более и более искала общества старого ученого, смело приводила в исполнение план, который с некоторым трепетом обдумала, и заняла место его секретаря.