Плотные тяжелые листья.
Вроде нет остального мира.
Вечность. Ощущение вечности. И иллюзия, что сам вечен.
Галерея кончилась, и открылся вид на усадьбу: двухэтажный каменный дом, второй этаж выше первого чуть ли не в два раза. Заостренные кверху окна. Балкон-навес с ажурной решеткой. Плоская крыша. Козырек над парадным.
Лермонтов спешился. Подбежавший конюх взял Баламута под уздцы и повел под навес конюшни. Из парадного вышел сам князь — запросто, нарушая светские церемонии, по которым гостя должен был встречать кто-то из прислуги и затем проводить в покои к хозяину.
— Бонжур, батоно Михаил Юрьевич, — мешая в шутку русские, французские и грузинские слова, произнес Александр Гарсеванович, улыбаясь. — Как я рад, что вы здесь! — Он приобнял корнета, трижды прижавшись ухом к уху, но без поцелуя. — Милости прошу в дом. Дамы заждались.
Кроме дам в гостиной был еще Давид Александрович — унтер-офицер уланского полка, некогда учившийся с Лермонтовым в Школе гвардейских прапорщиков, но на год позже; в Петербурге они почти не общались, хоть и были на «ты».
— О, мон дье, Дато! — радостно воскликнул корнет. — Вот так встреча! Ты какими судьбами тут?
— Здравствуй, Маешка. В отпуск приехал на две недели.
— Почему «Маешка»? — удивился отец семейства.
Михаил фыркнул.
— Старая история. С легкой руки друзей-однокашников. Знаете героя известного романа Рикера — monsieur Mayeux? Остроумного, но коварного? В честь него и прозвали.
— Но ведь он был горбун? — заметила Екатерина.
— Что с того? Я ведь тоже не Аполлон. Привык: Мае, Маешка… Мишка — Маешка. Не обидно вовсе.
В разговор вступила старшая сестра — Нина.
— Нет. Давид если хочет, может называть вас по-прежнему, нам же такое прозвище режет слух.
— Можно просто Мишель. Или Мишико — по-грузински. Не люблю политесов, знаете.
— Хорошо. Мишель, с вашего согласия. А меня — Нино́, пожалуйста.
— А меня — Като́.
— Что ж, договорились.
Дверь открылась, и грузинка-нянька ввела девочку лет четырех. Она была вся в кудряшках, с поразительно умными черными глазами.
Княгиня Саломея представила:
— Это наша младшенькая — Софико. Мы с Александром Гарсевановичем уж не чаяли, что на старости лет Бог подарит нам еще одно счастье.
— Ах, какие ваши годы, мамб, — мягко попеняла Нина. — Папа́ чуть за пятьдесят, а вы на десять лет младше.
Князь сказал:
— Софико знает ваше стихотворение «Светает…» Про Кавказ. Мы его читали в списках, и оно нас просто пленило.
Он обратился к дочери:
— Не забыла, моя гогона́?[12]
Малышка зарделась, потупилась, опустила глаза.
— Нет… не помню…
— Хорошо, давай позже. А вот еще одна наша родственница. Разрешите представить: Маша Орбелиани. Саломее она доводится племянницей.