Молчи и слушай: я сказал,
Что жизнь лишь дорога́, когда она прекрасна,
А долго ль!.. жизнь как бал —
Кружишься — весело, кругом все све́тло, ясно…
Вернулся лишь домой, наряд измятый снял —
И все забыл, и только что устал.
Но в юных летах лучше с ней проститься,
Пока душа привычкой не сроднится
С ее бездушной пустотой;
Мгновенно в мир перелететь другой,
Покуда ум былым не тяготится;
Покуда с смертию легка еще борьба —
Но это счастие не всем дает судьба.
Сцена сумасшествия героя вызвала всеобщее оцепенение.
Лермонтов закончил чтение. Никто не проронил ни слова. Слушатели молчали.
Первым заговорил князь:
— Страшную историю вы нам поведали. Просто зa donne la chair de poule…[13]
— Да еще и героиня Нина, — в самом деле поежившись, бросила Като.
— Это просто совпадение, — попытался оправдаться Михаил. — Не понравилось, значит?
Ему ответил с жаром Давид:
— «Не понравилось»? Как сие может не понравиться? Потрясающе! Гениально!
Нино подтвердила:
— После Грибоедова вы первый, кто создал пиесу в рифмованных стихах. Только у него комедия, а у вас драма.
Князь предложил поставить ее силами самодеятельного театра в Нижегородском полку, обещая договориться с местным цензором.
— Кто же сыграет Арбенина?
— Нечволодов.
— Ха-ха! И отравит свою жену Катю?
Саломея осуждающе пресекла шутливый разговор:
— Господа, оставьте, это не смешно.
Лермонтов спросил:
— Отчего же молчит мадемуазель Орбелиани?
Все глянули в сторону девушки. Та не засмущалась, сказала просто:
— У меня нет слов от восторга.
— Oh, quel compliment subtil![14]
— И потом, сходство не только в имени героини, но и в фамилии.
— То есть?
— Арбенин — Орбелиани.
Михаил рассмеялся.
— Вот уж не подумал! Ей-богу, никаких аллюзий.
— Это очень странно.
Князь предложил вернуться в столовую и попробовать десерт — мороженое.
— А оно не отравлено? — тут же ввернул Давид.
Княгиня поморщилась.
— Датико, сынок, ты сегодня несносен.
Мороженое ели стоя, разделившись на группки, оживленно болтая. Александр Гарсеванович заявил:
— Михаил Юрьевич, мы вас не отпустим на ночь глядя. Хотя под Цинандали места тихие, береженого Бог бережет. Я уже распорядился постелить вам в гостевой комнате.
— Мне, право, неудобно…
— Да, помилуйте, голубчик, что за неудобства? Выспимся, позавтракаем, совершим конную прогулку. Я хотел бы побеседовать с вами на литературные темы…
— Буду счастлив, мон принс[15]!
— Вот и превосходно.
Оказавшись у себя в комнате — небольшой, но уютной, с окнами в парк; таз, кувшин, перина, — Лермонтов бросил тетрадь на кушетку и хотел было умыться, как вдруг заметил: из страниц тетради торчал розовый краешек бумаги. Взял, открыл и прочел на сильно надушенном листке (текст был на французском):