— Только что девочки не хватает, а?
— Ладно, кончай пошлить. Люди как люди.
— А я что говорю? — притворился Виктор, будто разделяет чувства товарища. — В городе оно, конечно, не то-о… Ноне в городу эта… отчуждение, разобщение, нет душевности и простоты, ага. Неврозы ноне в городу-то. Ну чего ты отворачиваешься? Шуточки мои не по нутру? Вот увидишь, твой непосредственный да добрый Петров еще полтинник потребует за постой. Ладно, вовремя от баньки отказались, а то бы вообще невесть во что влетела бы нам эта ночевка. Просто, по-человечески.
Он зевнул, откинувшись на спину.
— Да и скучно им тут. Представляешь, в такой дыре изо дня в день, изо дня в день. И чего на центральную усадьбу не едут, не пойму народ. Значит, есть и тут свой интерес. Егерь, вообще-то, это дело доходное и престижное, особенно если толковый. «Белые» сейчас очень любят охоту с удобствами.
— Ну вот, опять понес, — досадовал Василий. — И что это ты за человек такой, Витольд? Чего привязался? Скептик махровый. И зимой тут чудесно. Дела всякие… Да.
— Шеф, а шеф, — проникновенно заговорил Виктор, — ты чего вот лыбишься? Как блаженный все равно.
— Нет, — упрямился Василий, — нет, не понимаешь ты меня. Тут замечательно. Я такого сарая в жизни не видел. И не говори мне ничего супротив.
— Старик, — поднялся на локте Виктор. — Сентиментики.
А Василий, не в силах согнать с лица улыбку, вдруг обнял товарища за плечи, потряс его как-то рывками, заглянул в лицо, подмигнул и хлопнул в ладоши, потер их, хлопнул, потер…
— Поддадим? — откликнулся на знакомый жест Виктор.
— А? — не сразу понял Василий. — Да-да, а как же!
И, подтянув рюкзак, полез под клапан, нетерпеливо шаря в его недрах, приговаривая:
— Да-да, а как же, да-да…
Достал флягу, зеленые кружки, торжественно поставил их на досочку.
— Чем? — спросил деловито, как официант. Подкинул вверх фляжку, она покрутилась в воздухе, брякая цепочкой.
Килькой в тончайшем томатном! Хлеб, килька, водочка, сено, эх, жизнь хороша!
Тихо, прохладно, райски покойно в сарае, словно вообще ничего не существует на свете, кроме этого богоугодного места.
Меж неплотно положенных бревен в тонкие косые щелки струятся солнечной пылью плоские лучи света. Листва наружных деревьев колышется, перебивает их тенью, оживляя лучи, и они шевелятся как живые, ищущие. Золотые овальные зайчики пробегают по кильке, кружкам (они, скучно-зеленые в жизни, на секунду становятся изумрудными), умиротворенным лицам приятелей, что-то уже болтающим, перебивающим друг друга; и — обратно: кружка, рюкзак, досочка сервировальная. «По-маленьку, — говорит Василий, — наливай на два пальца, не более». «От дна или от верху?» «От дна, конечно, от дна». «Исполняю», — кивает, хохоча, Виктор и бухает полкружки. Вот и выпили глотком, и зажмурились, выдохнули — ух! И уже смотрят на мгновение тупо на нежеланную кильку, монетка масла кольнула глаз малиновым лучиком, а вот и отделяют бережно ее, распадающуюся, от маринованной стаи, и достают: один ножиком, другой щепкой, ладони чашечками под шанцевым инструментом, чтобы не нырнула рыбка в сено. Ой, хвостик отпал. Ам его! Вкусна простая пища. Молчат, наслаждаясь. Вон смотри, смотри! Между поперечной балкой и крышной жердью паутина, кажется толстая, пыльная, светящаяся, мерно колышится, словно дышит, хочет выпучиться парусом, одна безработная растяжка волною вьется вдоль сквознячка, вьется и опадает. Порхают воробьи, пропадая, серые на сером дереве. На верхнем бревне крутится, танцует голубь, набухший страстью, крутится и кланяется, соблазняет, наступая: урл-л, урл-л. Маленькая голубка равнодушно отходит боком, чистит под хвостом и потом скоблит клювик о бревно. Сейчас он ей в холку вцепится! Под коньком не хватает нескольких досок, там голубовато-белесый треугольник летнего неба, ласточки секут его, мелькают в гнездах. К драночному исподу прилепилось и свисает серым яйцом «в мешочек» рябое, чешуйчатое гнездо ос. Старое, пыльное, нежилое. Оно похоже на мухомор, такой мухомор есть, серый, с чешуйками и круглый, овальный. «Надо же, забыл как по-латыни называется. Деградирую, Витольд. А ты не помнишь?» «Нет, слава богу. Неназванное тайной обладает… Муравей зигзагом спешит по ладони, сейчас вцепится, злюка. Зачем прекрасным вещам латинские клички, друг? Пусть просто будет милый мухомор, мухоморинка моя бесполезная. Не нужна нашей с тобой нынешней жизни систематизация, шеф. Пусть так, кое-как, первобытно, ты понял меня? Бр-р, я, кажется, захмелел, когда чудесное настроение, так мало надо. А когда дерьмовое, ведра мало!»