Особенно обострялись эти тревожащие ощущения, когда появлялся первый снег, всегда такой жданный и неожиданный, неотвратимый, он как бы ставил очередную точку на намерениях как-то переменить жизнь, и Николай Иванович желал, чтобы скорее, скорее, прямо бы сегодняшней ночью треснул морозец, смирил и уничтожил слякоть, укрепил дороги, и — все, слава богу, можно жить дальше, потихоньку и нормально, размеренно, не думать лишнего, а только о насущном, не расстраиваться невесть ох чего без пользы для жизни.
— Скорее бы морозец, — сказал он матери. — Не люблю такое вот, слякоть эту, сырость.
— Долгонько еще до холодов, к Михайлову дню только ежели. Мне тоже худо в сырость, кости болят, мочи нет.
За два выходных дня, что Николай Иванович провел у матери в деревне, они обо всем и не по разу переговорили, всех вспомнили и обсудили осенние хлопоты и шли теперь почти молча к большаку, на автобусную остановку. Мать иногда торопила: вдруг автобус уйдет, их не дождавшись; и надо будет в другой раз пораньше из дому выходить, лучше там посидеть на лавочке, и хорошо бы сейчас-то местечко поудобнее да потеплей занять, автобус, поди, опять какой щелястый, дуть будет из боков, тут только, одни с худобинами и ездют, и тех, слышь, стало один за два дня, вот ведь что.
— Не будет дуть, — улыбнулся материной суетной заботе сын, в который раз сладко удивляясь тому, как вовсе казалось бы необязательные слова старенькой мамы греют давно немолодое его сердце. «Все нянчится со мной, как с маленьким, а у меня своих двое».
Старушка опять говорила что-нибудь известное.
— Да-а, — рассеянно отзывался Николай Иванович, непроизвольно прибавляя шаг. — Пойдем немножко поскорее, а то вдруг и в самом деле раньше придет.
И с сожалением посматривал на ворон и галок, которые бестолково, задираясь и каркая, перелетали по глыбам пашни. Бессмысленные птицы, опять зима, слишком грязная и слишком долгая дорога; «мама, я знаю, ты уже говорила мне про это, нет, нет, я не забыл, в следующий раз привезу»… Вообще хотелось в тепло, хоть в автобусное; Николай Иванович невольно шел быстрее, старушка отставала.
Стремясь поспеть, она спешила, оскальзывалась в глубокие колеи, они для пешехода совершенно неприспособленны, сын спохватывался и с виноватой улыбкой останавливался, поджидал.
— Иди, иди себе, догоню я, — отмахивалась мать.
Автобус оказался почти пустым. Только на заднем просторном сиденье, воинственно пыхтя и сопя, молча возились два мальчугана, пытаясь спихнуть друг дружку на пол.
Сонный брюзглый шофер, свесив руки из кабины наружу, беседовал с мужчиной. Отвлекаясь от разговора, мужчина хмуро заглядывал в открытую дверь и с угрожающей интонацией говорил пацанам, что сейчас надерет им уши, если не прекратят. «Ну?» — грозно прибавлял он после паузы, ставя ногу на подножку двери. Вольные борцы на минутку затихали и разъединялись, якобы тайно показывая друг другу кулачки, кусая в нетерпении губы.