— Кто разбил окно? — спрашивает он, а сам продолжает смотреть на пластик.
— Мы не знаем, — говорит мама. — Мы думаем, это случайность.
— Как можно случайно разбить мое окно?
— В Хеллоуин дети всегда дурачатся, — говорит мама. — Вчера вечером они бросались яйцами в наш дом. И камнями.
— Почему?
По голосу Макса я догадываюсь, что это ему не нравится. Уверен, что его мама тоже это поняла.
— Они дурачились, — говорит она. — Некоторые дети считают, что в Хеллоуин можно дурачиться.
— Дурачиться?
— Да, дурачиться, озорничать, шалить, — говорит мама. — Так это иногда называют.
— О-о.
— Хочешь позавтракать? — предлагает мама.
Она всегда волнуется, что Макс мало ест, хотя ест он очень даже много.
— Сколько времени? — спрашивает он.
Мама Макса смотрит на свои часы. У нее часы со стрелками, и я по ним не очень хорошо ориентируюсь.
— Сейчас восемь тридцать, — говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение.
Максу можно завтракать только до девяти утра. После девяти он ждет, когда будет двенадцать, и обедает.
Это правило установил Макс. Не мама Макса.
— Ладно, — говорит он. — Я позавтракаю.
Мама уходит, чтобы приготовить оладьи и дать Максу возможность одеться. Он не завтракает в пижаме. Это правило тоже установил Макс.
— Мама целовала меня вчера вечером? — спрашивает Макс.
— Да, — говорю я, — но только в лоб.
Я хочу рассказать Максу о том, что вчера вечером человек-дьявол подстрелил моего друга, но не могу. Я не хочу, чтобы он знал о том, что я хожу на автозаправку, в закусочную, в полицейский участок и в больницу. Я не думаю, что ему понравится, если он узнает, что я хожу в эти места. Максу нравится думать, что я всю ночь сижу с ним рядом или где-нибудь неподалеку и всегда появлюсь, если ему что-нибудь от меня понадобится. Думаю, он рассердился бы, если бы знал, что у меня есть другие друзья.
— Это был длинный поцелуй? — спрашивает Макс.
В первый раз в жизни меня злит этот вопрос. Я знаю, как важно для Макса знать, что поцелуй мамы не был слишком длинным. Но вообще-то, совсем не так важно, каким по времени был ее поцелуй. Это такая мелочь по сравнению с пистолетами и с кровью, с друзьями в фургонах «скорой помощи». Ему не следует спрашивать меня об этом каждый день. Разве он не понимает, что длинный поцелуй мамы — это совсем не плохо?
— Нет, — говорю я, как всегда, — это был супербыстрый поцелуй.
Только на этот раз говорю без улыбки. Я хмурюсь. Я отвечаю Максу сквозь зубы.
Макс этого не замечает. Он никогда не замечает такие вещи. Он продолжает смотреть на пластик, которым закрыто окно.
— Ты знаешь, кто разбил окно? — спрашивает Макс.