После того как бабка выходила меня и я снова обрела силы, я решила начать охотиться. Ведь пища — это первое дело, когда встает вопрос, как уберечься от смерти, особенно от смерти голодной. Каждое утро я выходила в лес или в поле, чтобы к концу дня вернуться на ферму с добычей — не важно, было ли это животное, передвигавшееся на четырех ногах, птица, которая летала по небу, или рыба, которая жила в лесной протоке.
В лагере мне внушили мысль, что, если у тебя нет еды, никакие лекарства на свете от смерти не спасут. Мне хотелось до такой степени забить нашу кладовую съестными припасами, чтобы смерть бежала с поля боя, лишь мельком глянув на них. И тогда мной овладело желание убивать все, что двигалось и могло рассматриваться как добыча, способная поддерживать существование человека. Я охотилась на молодых жирных горных козлов, ловила в заводи форель, стреляла диких гусей.
Заполучив добычу, я радовалась как малое дитя и говорила себе, что это — еще одно небольшое прибавление к моему запасу в кладовке, который спасет меня от голодной смерти. Я очень хотела жить.
Моя профессиональная деятельность врача никак не была связана с этой новой жизнью, целиком посвященной таким первобытным занятиям, как охота и собирательство. Врачебное дело меня больше не привлекало. Ни в малейшей степени. Единственное, чем мне хотелось заниматься, — охотой. Она составляла теперь смысл моей жизни.
По вечерам я читала книги классиков мировой литературы, которые бабушка хранила в картонных ящиках под лестницей. Здесь были Мелвилл, Толстой, Бальзак и Марсель Пруст. Позже я перешла на Чосера, и красота старинного английского языка открылась предо мной во всей полноте. Как-то вечером, наткнувшись на страницах книги Чосера на анекдот, которому было более шестисот лет, я поймала себя на том, что расхохоталась во весь голос. Не помню уже, когда в последний раз я смеялась, поэтому вырвавшийся смех показался мне неестественно визгливым и хриплым, напоминавшим скрип старых ставен.
Чтение вернуло мне способность рационально мыслить и забывать о дурном. Скоро я осознала, что чем качественнее передо мной книга, тем реже в моей памяти воскресает Судан и все, что с ним связано. Мне любой ценой требовалось вычеркнуть из памяти суданские ужасы, и я пришла к выводу, что средневековая литература и литература эпохи Возрождения способствует этому наилучшим образом; То, что было написано в двадцатом веке, забвения не приносило.
Больше я не планировала свою жизнь. С меня было довольно охотиться днем, читать вечером, а ночью выходить на крыльцо и смотреть на звезды над головой. Иногда я усаживалась с бабушкой в гостиной, и мы вместе с ней слушали пластинки с музыкой Баха, Моцарта, Сибелиуса, Римского-Корсакова, Шопена, Дебюсси. Хотя пластинки были старые и заезженные, мы чувствовали себя как на концерте, поэтому сидели на стульях прямо и как завороженные, прикрыв глаза, с восторгом впитывали в себя волшебные звуки. Это тоже был род терапии — из тех, что лучше любых слов.