Как и штабс-капитаны, впрочем. А Константин Фёдорович Граевский, если честно, выше штабс-капитана так подняться и не сумел. Да и не рвался. Чтобы расстаться с мечтами о военной карьере, хватило пары дней в окопах. Тогда же пришла мысль, что нужно было не в юнкерское училище поступать, а в медицинское. Сидел бы тогда сейчас, в ус не дул, раздробленные ноги ампутировал и медицинский спирт глушил. Но, раз уж не сложилось, придётся геройствовать там, куда направили. И Граевский геройствовал.
Потом, бывало, вспоминал и сам пугался, как можно было так себя не жалеть. Но ведь не жалел! Когда прошёл первый интеллигентский мандраж от мысли, что стрелять в живого человека плохо, когда в первой же штыковой атаке Граевский ухитрился насадить на штык здоровущего краснорожего боша, пристрелившего до того двоих желторотых солдатиков-русаков (потом, правда, Граевский всю ночь блевал, вспоминая вывороченную из германского брюха требуху, воняющую дерьмом), когда, сменив погибшего от шальной пули пулеметчика, он полчаса не давал подняться целому кайзеровскому полку, залёгшему прямо перед разбитыми русскими позициями, после чего проснувшаяся наконец русская артиллерия сравняла с землёй и немцев и своих, а Граевский, откопавшись от присыпавшей его земли, нашёл, наконец, командира расчёта и вбил зубы ему в глотку, он не думал о том, что будет после войны. Потому как сам для себя решил, что "после" для него не будет. Ну не выживают люди в такой мясорубке, а если и остаются в живых, то это уже не совсем люди.
Примерно в то же время он встретил в первый раз Колыванова. Случилось это в Галиции. Рота тогда ещё подпоручика Граевского осторожно заняла небольшой хуторок в чистом поле, откровенно удивляясь не то что отсутствию сопротивления, но и тому, что даже местных жителей в помине не наблюдается. Как оказалось позже, не удивляться, а беспокоиться надо было. Потому как через пару минут их накрыло таким плотным артиллерийским огнём, что половина личного состава роты сразу превратилась в трупы, а половина оставшихся в живых была или ранена, или контужена до такой степени, что ни черта не соображала и пригодна ни к чему не была.
На счастье, именно тогда и именно там совершал рейд разъезд ещё не есаула, а только хорунжего Петра Колыванова. Услышав знакомый звук немецких орудий, казаки рванули в атаку, за минуту вырезав расчёт целой батареи. Потом, приведя орудия в полную негодность, поскакали проверить разбитый хутор, где среди валяющихся тут и там трупов отыскали сильно грязного, злющего и слегка контуженного Граевского. Когда Колыванов предложил шатающемуся подпоручику помощь, тот одним ударом вышиб подхорунжего из седла и принялся месить того ногами. Ну не соображал ни фига, контузия — понимать надо.