Принимая ванну перед обедом, Линда предавалась не очень веселым размышлениям о тете Сейди. Она, Линда, была теперь содержанка и прелюбодейка и знала, что это не понравилось бы тете Сейди. Ей не понравилось, когда Линда совершила прелюбодеянье с Кристианом, но тот, по крайней мере, был англичанин, был Линде представлен честь по чести и она знала, как его фамилия. Кроме того, Кристиан с самого начала собирался на ней жениться. Насколько же больше не понравилось бы тете Сейди, что ее дочь познакомилась на улице с каким-то никому не известным безымянным иностранцем и без оглядки отправилась жить с ним в роскоши. Это вам не ланч в Оксфорде, она пошла куда дальше, хотя все по той же дорожке, как, несомненно, счел бы дядя Мэтью, узнав о нынешнем ее положении — и отрекся бы от нее навеки, и вышвырнул бы на снег и стужу, и застрелил бы Фабриса или придумал в своем неистовстве что-нибудь похлеще. Потом еще что-нибудь рассмешило бы его, и все пошло бы опять по-старому. Другое дело — тетя Сейди. Она мало что скажет на словах, но примет все это близко к сердцу, впадет в тягостное раздумье, спрашивая себя вновь и вновь, правильно ли воспитывала Линду, не допустила ли в чем-либо огрех, который и сказался ныне. Линда надеялась всей душой, что она ничего не узнает. Ее вывел из задумчивости телефонный звонок. К телефону подошла Жермена; постучалась в дверь ванной и сказала:
— M.le Duc[78] немного опоздает, мадам.
— Хорошо, спасибо.
За обедом она сказала:
— Нельзя ли узнать вашу фамилию?
— Ба! — сказал Фабрис. — Так вы еще не выяснили? Поразительное отсутствие любопытства. Моя фамилия — Суветер. Короче, мадам, рад вам сообщить, что я — герцог, очень богатый, что, даже в наши дни, далеко не лишено приятности.
— Как это славно для вас. И, раз уж мы заговорили о вашей частной жизни, вы не женаты?
— Нет.
— А почему?
— Моя невеста умерла.
— Это ужасно — какая она была?
— Очень красивая.
— Лучше меня?
— Гораздо. Очень комильфо.
— Больше, чем я?
— Вы? Вы — сумасшедшая мадам, а вовсе не комильфо. И она была добра — по-настоящему добра.
Впервые за время их знакомства Фабрис исполнился чувствительности, и Линду обуял вдруг приступ свирепой ревности — такой свирепой, что у нее поплыло перед глазами. Если б она уже до этого не догадалась, то поняла бы теперь, ясно и навсегда, что к ней пришла великая, единственная в жизни любовь.
— Пять лет, — сказала она, — не такой уж малый срок, когда они еще только впереди.
Но мысли Фабриса по-прежнему занимала его невеста.
— Она не пять лет умерла тому назад, а гораздо раньше — осенью будет пятнадцать. Я всегда езжу положить поздние розы к ней на могилу, тугие, маленькие розы с темно-зелеными листьями, те, что так и не распускаются как следует, — они напоминают мне ее. Боже, как это было печально.