— Как ты ее назовешь — и, кстати, где она?
— В комнате у сестры — оно орет. Мойра, если не ошибаюсь.
— Только не Мойра, котик, — как ты можешь? Жуткое имя, я хуже не слыхала!
— Тони нравится, у него сестру звали Мойра, только она умерла — и представляешь себе, что я узнала (не от него, от их старой няни)? Умерла оттого, что Марджори стукнула ее молотком по голове, когда ей было четыре месяца. Интересная подробность, как по-твоему? И после этого говорят, что мы — необузданное семейство, а у нас, между прочим, даже Пуля насмерть никого не убивал — или, ты полагаешь, следует брать в расчет эту его палицу?
— Все равно не понимаю, как ты можешь навьючить на несчастного младенца такое имечко, как Мойра, это просто жестоко.
— Да нет, если вдуматься. Оно должно вырасти Мойрой, иначе не будет нравиться Крисигам (люди, я замечаю, с возрастом начинают соответствовать своему имени), а пусть уж лучше оно нравится Крисигам, потому что мне, откровенно говоря, — не нравится.
— Как не стыдно, Линда, и вообще, ты не можешь еще судить, нравится она тебе или нет, — попыталась я возражать.
— Нет, могу. Я всегда могу сразу сказать, нравится ли мне человек, а Мойра мне не нравится, вот и все. Типичнейший антидост, погоди, сама увидишь.
В этот момент вошла сестра и Линда представила нас друг другу.
— А, так вы и есть та самая двоюродная сестра, много о вас слышала. Вы, конечно, хотите увидеть девочку.
Сестра опять вышла и вскоре вернулась с плетеной колыбелькой, битком набитой ревом.
— Бедняжка, — сказала Линда равнодушно. — Милосердней уж не смотреть.
— Не обращайте внимания, — сказала сестра. — Она изображает из себя негодяйку, но это все напускное.
Я посмотрела все-таки и где-то в глубине, среди оборочек и кружев, обнаружила обычное кошмарное зрелище — орущий апельсин в шелковистом черном парике.
— Очарование, правда? — сказала сестра. — Вы только на ручки посмотрите!
Я слегка содрогнулась.
— Я знаю, это звучит ужасно, но мне такие маленькие — как-то не очень, хотя, конечно, годика через два она будет загляденье.
Рев пошел по нарастающей, вся комната огласилась противными воплями.
— Несчастное существо, — сказала Линда. — Наверное, мельком увидело себя в зеркале, я думаю. Унесите его, сестра, сделайте милость.
В комнату вошел Дэви. Он заехал, чтобы отвезти меня на ночь в Шенли. Снова пришла сестра и выпроводила нас, говоря, что с Линды хватит. За дверями палаты — Линда лежала в самом большом и дорогом родильном доме Лондона — я остановилась, ища глазами лифт.
— Сюда, — сказал Дэви и, хихикнув смущенно, прибавил: — Я знаю, где что находится, не зря воспитывался в гареме. А, здравствуйте, сестра Тезигер! Необычайно рад вас видеть.