Тетя Эмили нечасто приезжала в Алконли вместе со мной. Возможно, догадывалась, что без ее присмотра мне там интересней — к тому же и ей, безусловно, не мешало сменить обстановку и съездить на Рождество к друзьям своей юности, избавясь ненадолго от стариковских обязанностей. Тете Эмили было в то время сорок лет, и мы, дети, между собой давно и прочно отрешили ее от мирских и плотских соблазнов и утех. В этом году, однако, она уехала из Шенли еще до начала каникул и сказала, что в январе мы с нею встретимся в Алконли.
Днем после детячьей охоты Линда созвала достов на совет. Достами (от титула «достопочтенный») называлось тайное общество Радлеттов; всякий, кто не числился у достов в друзьях, был антидост, и боевой их клич звучал так: «Смерть противным антидостам!» Я тоже принадлежала к достам, потому что у меня, как и у них, отец был лорд.
Существовало, впрочем, и множество почетных достов; чтобы стать достом, необязательно было им родиться. Как заметила однажды Линда: «Доброе сердце выше, чем венец, простая вера — чем норманнская кровь»[2]. Не убеждена, что мы действительно так считали, мы были тогда отчаянные снобы, но в целом идея не вызывала возражений. Первое место среди почетных достов занимал конюх Джош, все мы души в нем не чаяли, и ведра норманнской крови рядом с ним не стоили ровным счетом ничего; на первом месте среди противных антидостов стоял егерь Крейвен, с которым шла, не утихая, смертельная война. Досты прокрадывались в лесную чащу и прятали стальные Крейвеновы капканы, выпускали на волю зябликов из проволочных клеток, в которых он, без корма и воды, держал их как приманку для мелкой хищной птицы; устраивали достойные похороны жертвам, предназначенным для егерской кладовой, и перед сбором гончих вскрывали ходы наружу из нор, с таким усердием заделанные Крейвеном.
Бедные досты терзались, наблюдая жестокость местных нравов; для меня же каникулы в Алконли были подлинным откровением, окошком в мир, полный зверства. Домик тети Эмили стоял в деревне — сторожка в стиле королевы Анны: красный кирпич, белые филенки, деревце магнолии в кадке и восхитительный запах свежести. От того, что принято называть природой, его отделяли аккуратный садик, чугунная ограда, зеленая деревенская площадь и сама деревня. И лишь потом начиналась природа, но совершенно иная, чем в Глостершире: холеная, оберегаемая, всячески ухоженная — почти что пригородный парк. В Алконли дремучие леса подступали к самому дому, можно было проснуться от воплей кролика, который в смертной тоске кружил, вырываясь от горностая; странно и жутко вскрикивал лис, а прямо под окошком спальни лисица у тебя на глазах утаскивала живую курицу, и дикими, первобытными звуками оглашали каждую ночь фазаны, устраиваясь на ночлег, и ухали бессонные совы. Зимой, когда земля покрывалась снегом, мы читали на нем следы самых разных тварей. Часто след обрывался лужицей крови, клочьями меха или перьев — значит, хищник поохотился удачно.