Незамѣтно для самого себя дядя Скруджъ сдѣлался такъ веселъ, и на душѣ у него стадо такъ радостно, что онъ, если бы духъ не торопилъ его, съ удовольствіемъ отвѣтилъ бы тостомъ всѣмъ присутствующимъ, которые и не подозрѣвали, что онъ находится среди нихъ… Но все исчезло раньше, чѣмъ племянникъ Скруджа договорилъ послѣднія слова. Скруджъ и духъ снова уже были въ пути.
Чего, чего они ни видали въ своихъ долгихъ странствованіяхъ! Они посѣтили множество домовъ, всюду принося счастье; останавливались у кроватей больныхъ — и духъ облегчалъ ихъ страданія, тѣ же, которые были въ чужимъ странахъ, чувствовали себя, благодаря ему, какъ на родинѣ. Въ людей борьбы духъ вселялъ надежды, бѣдные чувствовали себя въ его присутствіи богатыми. Въ богадѣльнѣ, госпиталѣ, тюрьмѣ, въ притонахъ нищеты, — вездѣ, гдѣ только человѣкъ не закрывалъ дверей передъ духомъ, онъ разсыпалъ свои благословенія и поучалъ Скруджа.
Если только все это совершилось въ одну ночь, то ночь эта была очень длинна, — казалось, что она вмѣстила въ себя много рождественскихъ ночей. Странно было то, что въ то время, какъ Скруджъ оставался такимъ, какимъ былъ, духъ, видимо, старѣлъ. Замѣтивъ въ немъ эту перемѣну, Скруджъ однако ничего не сказалъ о ней до того момента, какъ они вышли изъ дома, гдѣ была дѣтская вечеринка. Тутъ, оставшись наединѣ съ духомъ подъ открытымъ небомъ, онъ вдругъ замѣтилъ, что волосы духа стали сѣдыми.
— Развѣ жизнь духовъ такъ коротка? — спросилъ Скруджъ.
— Моя жизнь кончится сегодня ночью.
— Такъ для тебя эта ночь послѣдняя! — воскликнулъ Скруджъ.
— Да, конецъ мой нынче въ полночь. Часъ мой близокъ. Слушай.
Въ этотъ моментъ часы пробили три четверти двѣнадцатаго.
— Прости за нескромный вопросъ, — сказалъ Скруджъ, внимательно присматриваясь къ одеждѣ духа. — Я вижу подъ твоей одеждой что-то странное, тебѣ несвойственное. Нога, это или лапа?
— Какъ будто лапа, — печально отвѣтилъ духъ.
Изъ складокъ его одежды вышло двое дѣтей, несчастныхъ, забитыхъ, страшныхъ, безобразныхъ и жалкихъ. Возлѣ ногъ духа они стали на колѣни, цѣпляясь за полы его плаща.
— О, человѣкъ! — воскликнулъ духъ. — Взгляни сюда!
То были мальчикъ и дѣвочка. Желтые, худые, оборванные, они, точно волчата, смотрѣли исподлобья, но взглядъ ихъ былъ несмѣлый, покорный. Казалось бы, прелесть и свѣжесть молодости должна была свѣтиться въ ихъ чертахъ. Но дряхлая, морщинистая рука времени уже обезобразила ихъ. Тамъ, гдѣ должны были царить ангелы, таились и грозно глядѣли дьяволы. Никакая низость, никакая извращенность, какъ бы велики онѣ ни были, не могли создать въ мірѣ подобнаго уродства.