Послѣ этого мнѣ нечего было дѣлать въ деревнѣ, и я рѣшилъ немедленно же ѣхать обратно домой. Но, къ сожалѣнію, почтовыхъ лошадей не оказалось, и я долженъ былъ нанять простую телѣгу, запряженную одною лошадью. Трястись на протяженіи тридцати верстъ въ телѣгѣ не представляло ничего заманчиваго, но я не хотѣлъ ни одного часа оставаться среди населенія, которое относится враждебно ко мнѣ.
Я поѣхалъ.
Лошадь у мужика оказалась добрая — телѣга не особенно высоко подпрыгивала, а брошенная въ нее охапка сѣна предохраняла меня отъ увѣчья. Чтобы скоротать время, я старался разговориться съ мужикомъ, сидѣвшимъ бокомъ ко мнѣ, но, къ моему удивленію, онъ неохотно отвѣчалъ мнѣ. Это было тѣмъ удивительнѣе, что онъ казался мнѣ смирнымъ, добродушнымъ человѣкомъ. Между тѣмъ, на мои вопросы онъ отвѣчалъ безсвязно, не то чѣмъ-то напуганный, него раздраженный, а иногда вовсе не отвѣчалъ, отворачивая отъ меня свое лицо, причемъ некстати надвигалъ шапку до ушей. Не отвѣчая мнѣ, онъ въ то же время усиленно билъ кнутомъ лошадь, которая послѣ каждаго взмаха бросалась въ сторону, причемъ я болтался въ телѣгѣ, какъ полѣно. Въ ту пору я не обратилъ вниманія на странное поведеніе ямщика; потерявъ всякую надежду разговориться съ нимъ, я не старался объяснить себѣ, почему онъ находится въ такомъ смятеніи.
Отъ нечего-дѣлать я сталъ осматривать окрестности. Мы ѣхали сначала по сосновому, хорошо сохранившемуся лѣсу; безпечная рука человѣка здѣсь еще не коснулась могучихъ великановъ; по обѣимъ сторонамъ дороги высокою стѣной возвышались столѣтнія сосны, образуя надъ нами густую крышу изъ сплетающихся хвоевъ. Мы ѣхали въ тѣни, только изрѣдка, сквозь зеленую крышу, проскользалъ лучъ солнца, еще болѣе оттѣняя полумракъ. Стукъ колесъ, громыханье телѣги звучнымъ эхомъ отдавались въ лѣсу.
Я люблю лѣсъ. Онъ живетъ въ моихъ глазахъ. Стоитъ-ли онъ неподвижно въ застывшемъ воздухѣ, когда каждая вѣтка дремлетъ, тихо играя листвой, или шумитъ онъ подъ напоромъ вѣтра, я всегда слышу его дыханіе. Меня радовало, когда я встрѣчалъ цѣлое поселеніе молодыхъ и здоровыхъ деревъ, а когда при мнѣ рубили живой стволъ и онъ, какъ бы въ смертельномъ испугѣ, дрожалъ отъ верха до низа своимъ крѣпкимъ тѣломъ и, подрубленный въ своемъ основаніи, тяжело падалъ съ трескомъ и скрипомъ, — въ этихъ звукахъ мнѣ слышался стонъ погибающаго существа и послѣдній вздохъ умирающаго. Часто, ломая невзначай молодое деревцо, я отъ всего сердца тужилъ объ этомъ, какъ будто я погубилъ начинающуюся жизнь ребенка. Мнѣ жаль было сломать вѣтку какого-нибудь дерева, и безъ боли я не могъ видѣть, какъ мальчишки весной сверлятъ отверстія въ деревьяхъ, и оттуда медленно течетъ бѣлая кровь. Въ дѣтствѣ я велъ длинные монологи съ кустами бузины, ссорился съ бояркой, которая часто злобно колола меня проклятыми иглами, и подолгу наблюдалъ осину, слѣдя за трепетомъ ея листьевъ; въ моихъ глазахъ это были живыя существа, и я велъ себя съ ними такъ, какъ будто они надѣлены были разумомъ. Въ юношествѣ я забылъ эти дѣтскія грезы, но теперь, въ зрѣломъ возрастѣ, по призванію выбравъ карьеру лѣсничаго, я неравнодушно относился къ обязанностямъ защитника своихъ любимцевъ.